- Ты что? - спросил Ванин.
- Подумал, что нет ни одного дома кругом, о котором бы ты не знал всех подробностей.
- А как же? Я же все это строил. И не только дома, я почти всех людей тут знаю. Тут девушка-сестра была у тебя, да?
- Да,- настороженно подтвердил Сабуров, подумав, что сейчас Ванин позволит себе какую-нибудь шутку на этот счет.
- Ее тоже знаю,- сказал Ванин,- увидел и вспомнил. Она на тракторном работала, в инструментальном, нормировщицей. Мы ее хотели комсоргом цеха рекомендовать.
Оказалось, это было все, что он хотел сказать о девушке.
- Почти всех знаю,- повторил он, уже забыв о ней.- И тракторный себе представляю не таким, как он есть, а каким он был раньше. И за станками люди. Ты чего угрюмый сегодня?
- Я не угрюмый. Просто думаю.
- О чем? О Бабченко?
- И о Бабченко.
- Да,- сказал Ванин,- убили. Интересно, кого теперь назначат. Может, тебя?
- Нет,- сказал Сабуров,-наверное, Власова из первого батальона назначат. Он майор.
Зазвонил телефон.
- Вас спрашивают,- обратился связист к Сабурову.
Сабуров подошел. У телефона был Проценко. Сабуров обрадовался его голосу.
- Как живешь? - спросил Проценко.
- Ничего.
- Что же хозяина своего не уберег, а?
- Не мог,- сказал Сабуров.
- А легко отбили склад? - спросил Проценко.
- Легко, с малыми потерями.
- Вот так с самого начала и надо было - отсечь подход подкреплений и отбивать ночью. Так и на будущее себе заведи.
Это звучало упреком. Сабуров хотел было сказать, что не он устраивал эту дневную атаку, но промолчал. Бабченко был уже мертв, и плох он был или хорош, но тоже погиб за Сталинград.
Аня сдержала свое слово и поздно вечером появилась еще раз. Она очень торопилась, забежала на минуту. И сразу ушла. И Сабуров почувствовал тревогу за нее. Окружавшие их здесь в Сталинграде опасности были теперь совсем разные: одни, сами собою подразумевающиеся,- для него и другие, очень страшные и неожиданные,- для нее. И он понял, что теперь всегда будет бояться за нее.
Все дневные и вечерние дела были закончены. Оставалось ожидать двадцати трех часов - времени, когда Сабуров приказал Юсупову прийти, чтобы вместе двинуться на рекогносцировку. Возможность разведать дорогу, а завтра ночью попробовать перебить немецкую роту после всех сегодняшних неудач и потерь казалась особенно заманчивой.
Юсупов явился через пять минут. Все у него было уже готово: на шее висел автомат, две гранаты в аккуратном холщовом мешке были прикреплены к поясу. Он был без шинели, налегке, в одном наглухо застегнутом ватнике. Так он всегда ходил в разведку.
- Сейчас пойдем,- сказал Сабуров.- Петя, скажи Петрову, что он со мной пойдет.
Ефрейтор Петров сопровождал Сабурова в тех случаях, когда Петя оставался в штабе. Сабуров снял со стены свой автомат, надел так же, как и Юсупов, ватник, стянул его потуже ремнем и, положив в карманы две гранаты-лимонки, которые любил за их малый размер и сильное действие, повесил на шею автомат.
Они вышли: впереди Юсупов, за ним Сабуров, последним Петров. Стояла сырая и темная - хоть глаз выколи - октябрьская ночь. Моросил дождик. Было так темно, что в первую секунду им показалось, что они вышли не на улицу, а только в тамбур между двумя дверьми. Контуры стен сливались с небом, и казалось, что ввысь над развалинами поднимаются тоже дома, только выкрашенные в более светлую краску.
Выйдя из блиндажа, Сабуров подумал, что, в сущности, не грех бы отложить эту рекогносцировку до завтра. И так слишком много всего было за день, а день этот не последний. Но ночная свежесть, тихий дождик и черное низкое небо заставили его встряхнуться.
- Хорошая ночь,- заметил Сабуров.- Верно?
- Так точно, товарищ капитан,- подтвердил Юсупов.
- У вас где семья, Юсупов, в Казани?
- Нет, в Иркутске. Мы уже пятнадцать лет в Иркутске живем.
- Далеко,- задумчиво произнес Сабуров и подумал об Иркутске: наверное, там нет затемнения и на улицах горят фонари. Он на секунду представил себе, что было бы, если бы весь этот свет перенести сейчас сюда, в Сталинград. Вот сюда, где они идут. На всех углах стоят фонари и горят в полный накал. И окна освещены.
Он невольно усмехнулся своей мысли.
Через пять минут они добрались до второй роты, где их встретили у развалин дома Потапов и Масленников.
О том, что Сабуров отправляется на рекогносцировку, Масленников знал, но не одобрял этого, считая, что рекогносцировку должен производить не Сабуров, а именно он, Масленников. Но поскольку Сабурова было трудно отклонить от раз принятого решения, Масленников заранее под каким-то предлогом отправился во вторую роту к Потапову, чтобы на всякий случай оказаться именно там, откуда Сабуров пойдет дальше. То, что Масленников встретил его, было для Сабурова неожиданно, однако он не выразил удивления, а только улыбнулся в темноте.
- Ты уже здесь, Миша?
- Да, товарищ капитан, я...
Масленников начал объяснять, почему именно он оказался во второй роте.
- Знаю,- прервал его Сабуров все с той же невидимой в темноте улыбкой.
Ему было приятно, что Масленников тревожится за него и пришел сюда, чтобы на всякий случай быть поближе.
Когда они уже двинулись, Масленников еще раз подошел к Сабурову, задержал его руку в своей и сказал тихо:
- Алексей Иванович.
- Ну?
- Алексей Иванович,- повторил Масленников.
- Ну что?
Сабуров не сразу понял, что Масленников хочет обнять его. Они обнялись, и Сабуров пошел. Масленников смотрел ему вслед. Не то что опасение, а какая-то безотчетная тоска, так часто оправдывающаяся на фронте, щемила сердце Масленникова с самого утра, когда он узнал о предстоящей рекогносцировке.
Сначала шли не прячась - темнота ночи позволяла это, потом Петров неосторожно брякнул дулом автомата о стену. Все трое замерли и притаились, ожидая посланной наугад пули. Но никто не стрелял. Тогда они пошли дальше.
Дождь все еще накрапывал. Стало холоднее. Ночь уже не казалась такой мягкой и спокойной, как вначале. Далеко за домами, левее, то и дело вспыхивала перестрелка.
Им пришлось продвигаться ползком между развалинами, по переулку, который был весь такой, словно здесь только что произошло землетрясение. Кроме обрушившихся вкось стен, превративших переулок в овраг, на земле, среди кирпичей, валялись самые разнообразные, иногда странные на ощупь вещи - обломки мебели, осколки посуды, разбитая ванна, исковерканный самовар, о разодранные края которого Сабуров оцарапал руку.
Так они ползли еще минут пять, может быть, восемь. Хотя расстояние между русской и немецкой линиями было очень небольшое- кое-где достигало двухсот метров, а кое-где сближалось на пятьдесят, но пробираться приходилось извилистыми проходами, среди обломков, и порой трудно было точно разобраться, к кому они сейчас ближе находятся - к своим или к немцам.
