В эти дни в Толмецо приехал Ген. К. Он остановился в той же гостинице, где я жил и мы встретились. Его я видел впервые. Произвел он на меня впечатление русского мужичка, одетого лишь в генеральскую форму, но мужика чрезвычайно хитрого, как говорят, себе на уме; прежде всего и во всем ищущего себе личную выгоду. Под таким углом зрения и в такой призме, он оценивал и в его сознании преломлялись и все события.
Специфической его особенностью в разговоре, что отнюдь не повышало ни его военных дарований, ни его образования, была его привычка, после двух, трех фраз, обязательно употреблять гнуснейшую площадную брань. На мое замечание, что он находится в комнате, а не в конюшне, Ген. К. совершенно простодушно ответил, что он никак не может от этого отвыкнуть и… кончил свою фразу, все тою-же нецензурной бранью.
Я невольно сравнил его[19] с Полк. В., фактически окончившим в Советском Союзе Военную имени Фрунзе Академию и все плюсы были на стороне последнего. Он был действительно широко военно образован, тогда как Ген. К. далеко не производил такого впечатления. Он с оттенком хвастовства рассказал мне о Всеказачьем съезде фронтовиков в 15 казачьем корпусе, о постановлениях, вынесенных на нем, в том числе и требование о расформировании Главн. Упр. Каз. Войск.
Считая этот съезд уродливой пародией на таковой, а его резолюции от имени казачества незаконными, я высказал это Ген. Е. В заключение я сказал моему собеседнику, что устройство съезда была совершенно ненужная затея. Такие его постановления, как, например, выбор немца в Походные Атаманы или ликвидация Глав. Управ. Каз. Войск, а, значит и устранение Ген. Краснова, я никак не могу оправдать. — «Для чего это сделано и кому нужно было так жестоко и незаслуженно обидеть старейшего, популярнейшего, пользующегося общей любовью и уважением Атамана Ген. П. Н. Краснова?» — спросил я.
— «Это можно легко исправить,» — самоуверенно ответил Ген. К. — «я пойду и переговорю с ним.» Такая самонадеянность меня буквально взорвала и я спросил: «А вы уверены, что он Вас примет?»
Мой этот вопрос не был простым любопытством. В этот день вечером, я доложил Петру Николаевичу о моем разговоре с Ген. К.
Он меня выслушал, а затем, дав крайне отрицательную аттестацию Ген. К., назвал его авантюристом, а меня упрекнул, что я теряю время на пустые с ним разговоры.
На другой день Ген. К. снова зашел ко мне, иначе он все время проводил у Доманова. Вечером он предполагал выехать из Толмецо, вместе с Полк. В., с целью попытаться пробраться в Загреб.
Очень характерен был ответ Ген. К. на мое ироническое замечание по поводу выбора Ген. Панвица в Походные Атаманы всех казачьих войск. Ген. К. сказал, что это можно поправить, лишь бы ему добраться до своей части, а там он легко свернет Панвица и себя сделает Походным Атаманом.
Вся остальная часть нашего разговора, была посвящена исключительно выяснению наиболее безопасного пути проникновения в Югославию до г. Загреба. Меня сильно поразило, что генерал с претензиями на популярность, чрезвычайно волновался в виду предстоящей поездки и расспрашивал каждую мелочь. Его крайне нервное состояние и страх давали основание предполагать, что он, вообще, дальше Виллаха или Клагенфурта не рискнет ехать. Больше я с Ген. К. не встречался. Но я слышал, что когда казаки 15-го корпуса силой отправлялись в Советский Союз, то названного генерала, конечно, при своей части не оказалось.
Общая военная обстановка сильно ухудшилась, что отразилось и на жизни в Толмецо. Носились слухи, что немецкие войска в Италии уже капитулируют. На улицах города можно было часто видеть братание немецких солдат с итальянцами. Не все было благополучно и на казачьем фронте. Одна или две сотни перешли на сторону партизан, а с казачьей дивизией Ген. Силкина была прервана связь и являлось опасение, что она целиком захвачена противником. Еще большее смятение в казачьи умы внесла воздушная бомбардировка партизанами Новочеркасской станицы, где оказалось убитыми, не считая раненых, несколько десятков казаков. Казаки этой станицы противились возвращаться в свои дома и искали спасение в самочинном уходе через перевал в Германию(Австрия). Все это вместе взятое, создавало весьма тревожное, близкое к панике настроение.
Сказывались результаты политики Доманова в отношении мирного итальянского населения. Наиболее трусливый, но и наиболее блудливый элемент, бывший за свое поведение на учете итальянцев, боялся оставаться в Италии и, следуя примеру Новочеркассцев, одиночками и группами, иногда с женами и детьми, на подводах и пешком, стали устремляться на перевал, постепенно загружая единственную дорогу. Выставленные заставы имели крайне малый результат и самотек продолжался. Такая тревожная обстановка побудила высшее начальство Казачьего Стана Доманова оставить Италию и через перевал перейти в Австрию (Германия).
30-го Апреля Ген. Краснов, в сопровождении Семен Николаевича и нескольких офицеров Глав. Управ. Каз. Войск, переехал в д. Пиано, расположенную, примерно, на полпути между Толмецо и Австрийской границей. Мне, из-за отсутствия перевозочных средств, не удалось с ними уехать.
Утром в этот день я сказал Семену Николаевичу Краснову, что буду всячески стараться, чтобы к ним присоединиться. Оставаться в Толмецо и ждать развязки событий я считал неблагоразумным, а потому настойчиво занялся вопросом отыскания подводы. В этом мне ка-зал огромную услугу Полк. X., начальник тыловой части группы Дома-нова. Он предложил мне воспользоваться автобусом, перевозившим тяжело раненых из Толмецо в другой госпиталь, лежавший ближе к перевалу. Было условлено, что доставив раненых в госпиталь, автобус должен был довести меня до д. Пиано.
Для характеристики нравов, распущенности и хаоса, царивших тогда в стане Доманова, приведу доклад одного начальника обоза, сделанный полковнику X. в моем присутствии. Войдя к нему, он отрапортовал: «Господин Полковник, в Ваше распоряжение с 6-ю подводами транспорта № прибыл. Сегодня ночью 134 обозных, вместе с подводами, ушли самовольно в неизвестном направлении». По словам Полк. X., случай бегства этих подводчиков не представлял особенного исключения.
Вечером 2-го Мая, взяв с собой Д-ра П. и инженера М., я покинул Толмецо и на следующий день, около 10 часов утра, прибыл в д. Пиано.
Поездка была неприятная и не совсем безопасная. Временами во всех направлениях слышалась ружейная и пулеметная перестрелка. Несколько раз автобус становился целью для итальянских партизан, обычно занимавших гребни гор. Дорога была сильно запружена подводами, верховыми и пешими, каковые двигались в полном беспорядке. Ехать без огней было невозможно, а свет привлекал внимание партизан и вызывал со стороны идущих злобные окрики и угрозы разбить автобус.
