...Хотя я далеко, на Урале, я живу надеждой на то, что снова вернусь в свой родной Минск. Слышите ли вы плач моей матери?.."
Васильченко перевернул страницу. Я успел прочитать конец письма:
"Убей фашиста, пусть на его родине будет траур, пусть его родные обливаются слезами! Бейте врага мужественно, так, как били их наши предки".
Охрим отложил письмо, поднялся. Ему не хватало воздуха. Он вышел из блиндажа. Через минуту вернулся, схватил автомат, сумку с гранатами... Ясно, задумал что-то неладное. Я встал у выхода, широко, по-морскому расставил ноги. Васильченко понял мою позу - тут не пройдешь, - переступил с ноги на ногу, потом сел на край нар и, как бы оправдываясь, решил раскрыть свой дерзкий план.
Оказывается, Васильченко и Костриков втайне от всех несколько дней подряд вели наблюдение за блиндажом противника, что прилепился на склоне кургана слева от нас. Они изучили подходы к нему, установили место дежурства часового, время смены караулов. Для выполнения задуманного ждали только удачного момента - сильного дождя или метели. И вот такой момент наступил... Костриков уже незаметно ускользнул из блиндажа.
Я крикнул дежурному:
- Немедленно задержать и вернуть Кострикова!
Это окончательно выбило Васильченко из равновесия. Он швырнул автомат и сумку с гранатами в угол, закричал, обзывая нас предателями.
Поднялись капитан Аксенов и политрук Кряхов.
- Стой, сталинградский солдат, ты почему петухом поешь? - крикнул на Васильченко кто-то из них.
На лице Охрима выступили крупные капли пота, глаза помутнели, рот перекосился. Только теперь нам стало ясно, что у него нервный приступ. Он упал на мои руки. Его трясло, он бился головой о мою грудь. Наконец Охрим успокоился и сразу же уснул.
Теперь мы обстоятельно выслушали Кострикова. План вылазки заслуживал внимания. Его одобрил даже капитан Аксенов.
А дождь не прекращался. Нельзя упускать такой момент: будет ли еще такой дождь, неизвестно.
На том участке до Кострикова и Васильченко действовала снайперская пара Афиногенов и Щербина. Нужно узнать, что скажут они.
Разбудили Афиногенова. Он вскочил мгновенно, словно только и дожидался, когда его тронут за ногу.
- Пойдемте, я в этом районе знаю все ходы-выходы. Ох какого можно задать им перцу!
- Погоди, выслушай до конца.
- Я все слышал, о чем вы говорили. Я в Сталинграде научился спать и слышать весь разговор.
Вооружились только легким оружием - автоматами, гранатами, ножами. Первым полз Афиногенов, за ним Щербина, потом Степан Кряхов и я. Мы боялись одного: как бы на пути к блиндажу не напороться на минное поле. Однако все обошлось благополучно. Видно, нам и на этот раз сопутствовало солдатское счастье.
Вот и блиндаж. Около входа под дамским зонтом с автоматом на шее стоит часовой. Афиногенов, недолго думая, сполз в траншею. В темноте блеснул нож, и часовой без звука рухнул на землю.
Афиногенов и Щербина остались наверху, а мы с Кряховым потихоньку вошли в блиндаж.
Быстро окидываю взглядом обстановку. В деревянную стену у двери вбиты гвозди. На каждом гвозде автомат. Под автоматами каски, около касок электрические фонарики. Вдоль правой и левой стен - сплошные нары. На нарах под одеялами спят гитлеровцы. Спят тихим, мирным сном. Над головой у каждого верхнее обмундирование. Посреди блиндажа висит маленькая электрическая лампочка, отчего в блиндаже полумрачный успокаивающий молочный свет.
Мы подошли к автоматам, сняли их со стены, потом вывернули лампочку, прицепив к своим поясам но карманному фонарику. Гитлеровцы продолжали храпеть.
Степан Кряхов громко, твердо скомандовал:
- За смерть детей и матерей по фашистскому зверью - огонь!
Из двух автоматов хлестнул свинцовый ливень. Фашисты срывались с мест, но тут же падали. Одеяла перемешались в кучу.
Мы стояли у стены, увешанные автоматами, меняя по мере необходимости положение. Прошили очередями нары вдоль и поперек. Порядок, никаких признаков сопротивления.
И вдруг вижу возле своих ног живого гитлеровца. Он в одном белье, на котором нет ни одного темного пятнышка, значит, ни одна пуля не тронула его. Как это ему удалось, не пойму. Перевожу автомат к ногам. Кряхов хватает меня за руку:
- Не тронь, нужен "язык"!
Фашист вытянул руки вдоль пола: дескать, сдаюсь, вот, даже в лежачем положении руки поднимаю.
Этот немец хорошо знал русский язык, что и спасло его: он раньше всех понял смысл команды Кряхова и бросился ко мне в ноги.
Немец оказался послушным. Он быстро накинул поверх белья маскхалат, сунул ноги в сапоги, и мы вернулись к своим товарищам с "языком".
Обратный путь преодолели быстро. У своего блиндажа нас встретили и капитан Аксенов, и выспавшийся Васильченко, и Костриков, и Хабибулин. Осматривая немца со всех сторон, они расспрашивали о подробностях вылазки. Но рассказ явно не клеился. Перед моими глазами то и дело вставала картина того, что мы сотворили в блиндаже. На душе было как-то нехорошо. Даже вроде жалко становилось тех.
Но взглянув в глаза Охрима Васильченко, у которого в зрачках еще не погасла вчерашняя тоска, темная и тревожная, как небо над боевыми позициями солдата, я заключил свои думы вслух:
- Пусть солдатское небо будет с овчинку, но на своей земле мы - хозяева!
14. Моя забота
Постоянная забота солдата - выжить и победить врага. Ведь мертвые бывают в строю только на перекличках, а бой ведут живые. Но меня заботило еще одно подготовка и обучение новичков снайперскому искусству. Все живое ведет борьбу за продолжение жизни. И я тоже хотел жить долго, если не физически, то морально. Я верил, что каждый подготовленный мною снайпер сумеет отомстить за меня, оградит других от преждевременной смерти и том самым морально продлит мою жизнь, приблизит общее дело к по бедной развязке. Вот почему все, что было связано со снайперским искусством, полностью завладело моими мыслями и поступками.
В первый же день нашей работы на новом участке, в районе завода "Красный Октябрь", мое внимание привлек снайпер-новичок Горожаев. Среднего роста, голубоглазый солдат. Черты лица крупные, шея короткая, подбородок тяжелый. С виду он казался угрюмым, нелюдимым, замкнутым.
Для этого были свои причины. Горожаев подолгу просиживал со своим напарником на переднем крае, а удачи не было. Более того, сегодня фашистский снайпер послал в него пулю, и только благодаря неточности выстрела новичок остался жив: пуля ударила в каску. Но это было уже серьезное предупреждение молодому снайперу: смотри, пока не поздно, меняй свою тактику или вообще уходи из снайперской команды. Я подсел к Горожаеву, молча развернул перед ним кисет, оторвал от газеты клинышек бумаги, свернул цигарку. Он проделал то же самое. Накурили. Сквозь табачный дым ему было, кажется, легче смотреть на меня: взгляд его голубых глаз потерял свою угрюмость, и он признался:
