Умывшись, мы снова вышли на свои огневые позиции. Я занял пост наблюдения, а Горожаев встал на номер.
- Что надо сделать, чтобы фашист показал себя? - спросил я Горожаева.
Он ответил:
- Не знаю.
- Тогда смотри.
Рупор капитана Ракитянского лежал на старом месте. Я просунул руку между кирпичами, взялся за край рупора и стал поворачивать его.
Раздался выстрел. Пуля пролетела над моим ухом. Да, фашистский снайпер прибыл на огневую позицию раньше нас. Он подготовился к встрече.
Прогремело еще два выстрела - один за другим. Стреляет фашист хорошо и быстро. Он зажал меня между кирпичей, возле рупора. Только чуть пошевелюсь тут же возле моей головы лопается разрывная пуля.
Проходит час, второй. Я прикинулся трупом. Могу разговаривать, но пошевелить головой или рукой нельзя.
Скосил глаза в сторону солнца, его лучи ослепили. Я зажмурился, и тут меня озарила идея: ослепить фашиста солнечным лучом. Подозвал Горожаева поближе и, не шевелясь, говорю:
- Возьми осколок зеркала и направь "зайчика" ему в глаза!
Горожаев проделал все в точности. Удалось! Я пулей выскочил из своей ловушки и мигом подсунул на свое место макет. С виду же изменений на нашей стороне не произошло.
Фашистский снайпер опустился вниз, спрятался от солнечного луча. Отверстие в колесе просматривалось насквозь. Мы стали подбирать другую позицию, с которой можно было увидеть хотя бы голову фашиста. Он успокоился, зная, что один русский снайпер уже лежит убитый около рупора. А мы ходим, подбираем позицию. Метрах в тридцати восточнее котельной стоял большой бак с гудроном, наверху - площадка подъемника. На нее можно было забраться по железной лесенке. Забрались, нырнули вниз. Гудрон густой, вязкий. Сняли одну доску с площадки, кинули ее под ноги. В стенке бака несколько пробоин. Выбираем самые незаметные. Теперь мы оказались выше насыпи, отсюда хорошо видны траншеи противника. Однако снайперский пост прикрыт колесами вагона. Ничего, будем ждать.
Прошло минут тридцать, и снайпер вылез из-под колеса. Повесил на плечо винтовку и пошел вдоль траншеи. Встретил кого-то из своих, остановился, снял с плеча винтовку.
- Не спеши, - сказал я Горожаеву, - пусть немножко поговорит последний раз, расскажет, как "срезал" у рупора русского снайпера.
- Ясно, - ответил Горожаев.
- Теперь запоминай его лицо, - продолжал я, - лови момент, когда он повернется к тебе лбом.
- Вижу, держу его на мушке.
- Хорошо, - одобрил я.
И в ту же секунду заметил, что фашист приготовился вскинуть винтовку к плечу. Приклад уже оторвался от земли.
- Бей! - вырвалось у меня как выдох.
Раздался выстрел. Фашистский снайпер, как срезанный подсолнух, упал на спину. Его винтовка свалилась поперек траншеи и преградила путь второму фашисту, на груди у которого я заметил какой-то орден. Моя пуля продырявила ему лоб.
Вышли мы из засады очень поздно, довольные. Что же, было чему радоваться. Горожаев убил фашиста, отомстил за смерть друзей. А я радовался тому, что помог ему, передал свои знания и тем самым как бы еще продлил свою жизнь, свои дела.
После ужина к нам в блиндаж пришла весть: перед передним краем нашего участка обороны взят пленный. Отличился в этом деле командир минометной батареи капитан Краснов.
Каждый снайпер по-своему завидовал минометчикам. Нам было стыдно смотреть друг другу в глаза. Охрим Васильченко позор снайперов старался утопить в табачном дыму. Пришел к нам комсорг батальона, и незаметно возникло комсомольское собрание. Первым взял слово я.
Вот о чем я говорил:
- Как же так получилось, что фашистского ефрейтора поймали не снайперы, что день и ночь без выхода находятся на переднем крае обороны, знают каждый камешек, кустик? Почему мы прозевали сам факт выхода минометчиков за передний край нашего участка? - Я упрекал своих товарищей за потерю бдительности, за неосмотрительность. Они молчали, а я продолжал: - Если снайпер не опирается на солдат, как на основных хозяев положения, отрывается от них и действует сам по себе, запирается, как улитка в своей скорлупе, такого снайпера ждут сплошные неудачи.
Ребята разговорились. Задело их за живое мое выступление. Комсомолец Костриков сказал, что он убил всего двадцать шесть фашистов, а Сидоров семьдесят, но равняться на такого "чемпиона" не следует.
- А ты не крути, почему? - закричали с места.
- Что мне крутить, - огрызнулся Костриков, - пусть сам Сидоров встанет и расскажет, а ежели будет врать, юлить, как вьюн в реке, тогда я поправлю его.
Сидоров встал, спокойно окинул взглядом присутствующих. Вид у него внушительный: крупные черты лица, большой с горбинкой нос, подбородок крупный, волевой, светло-русые волосы зачесаны назад, грудь широкая, плечи крутые. Прежде чем начать речь, он вынул из кармана кисет и принялся скручивать "козью ножку".
- Чего же ты молчишь, раз встал, так говори, - сказал кто-то.
- Аль ты не видишь? Я цигарку кручу да с мыслями собираюсь. А цигарку крутить и речь говорить я не умею.
Выпустив струю дыма, Сидоров посмотрел на Кострикова, покачал головой и одним духом выпалил:
- Вы слыхали, этот цыпленок с меня пример брать не желает? Разве я прошу тебя: возьми с меня пример? Только переступил порог войны и, как сверчок в хате, надоедает. Вот ты у меня посвистишь, я тебе нарву уши, а делать будешь так, как я говорю.
Спрашиваю Сидорова:
- Что же у вас там вышло?
- А пусть он сам и рассказывает, раз начал. Я постарше его, мне и поправлять его.
Комсомольское собрание вроде уходило в сторону, но любопытство донимало каждого, хотелось знать, что же все-таки произошло между Костриковым и Сидоровым.
Поднялся Костриков.
- Два дня тому назад, - сказал он, - фашисты мелкими группами начали продвигаться по склону высоты. Их прикрывали пулеметы справа и слева. Я начал клинить пулеметы, а Сидоров в это время стреляет фашистов, увеличивает свой персональный счет. В то время, пока Сидоров увеличивал свой персональный счет, фашистские пулеметчики тяжело ранили четырех наших солдат. Останутся они живые или нет - это еще вопрос. Сидоров личное считает выше жизни товарищей.
- Война без жертв не бывает. При чем тут я? - оправдывается Сидоров. - Из тех пулеметов, что были против меня, фашисты почти не стреляли, они как приманка на бруствере стояли. Не поспели приладиться к пулемету, как я каску вместе с головой продырявил.
Как ни оправдывался Сидоров, мы вынесли ему порицание. В ту же ночь я пошел с ним на его участок. Замаскировались на площадке водосточной расщелины оврага Долгий и стали вести наблюдение в сторону гитлеровского дзота. Пулемет из фашистского дзота отбивал равномерную дробь, трассирующие пули веером прошивали темноту на широком фронте.
