Я же оценивал себя довольно прилично, и потому весь день провалялся в землянке. "Фауста" я уже прочитал. Делать мне было нечего.
Комиссия прибыла на трех вертолетах.
Мы все утро выглядывали в небе, не приближаются ли винтокрылые машины, но их что-то уж очень долго не было, так что даже как-то все перегорели. В результате приподнятость расстроилась, личный состав разбрелся, а слегка почищенный Папен непостижимо быстро стал приобретать прежний "негритянский" лоск.
И уж когда все окончательно решили, что сегодня никого не будет, кто-то из глазастых детей гор, которые присутствовали в расчете зенитки, закричал:
-- Летят!
И точно. Неторопливо, с достоинством, вертолеты полетели на ПХД, а капитан Лебедев цинично сплюнул им вслед. Я лично обрадовался, потому что предстоящая проверка была хоть каким-то развлечением в сплошной тягомотине будней. Солдаты тихо радовались по другой причине: сейчас начальничков построят и порвут, а мы покайфуем. Но они немного ошибались. Большинству из "начальников" это было по барабану. Очень многие перевелись бы куда-нибудь подальше от нашего места постоянной дислокации с удовольствием. Вплоть до Дальнего Востока. Самое смешное, что прошлой осенью у нас в части появился новый начхим из ДальВО, и как раз по той же самой причине.
Его перевод напомнил мне старый анекдот про обмен постельного белья. Между двумя ротами.
К нашему с Васей вящему удивлению, спустя всего час суперкомиссия прибыла к нам. Неужели Дагестанов решил, что мы лучшие? Не ради же того, чтобы загасить капитана Лебедева отправил он "товарищей полковников" сюда?
Вася подумал, и сказал, что, судя по слухам, которые доносились до него со всех сторон, наш второй блок действительно самый организованный. Дело в Скружде, который заложил основы нашего существования. На двух других блоках такого яркого и безжалостного организатора не было, поэтому там вообще отстой и сливай воду.
Я немедленно расправил плечи и состроил на лице выражение мудрой задумчивости.
И вовремя - не теряя времени, инспекторы направлялись на наши огневые позиции.
Полковник был тих, моложав и подтянут. Но мне показалось, что жизнь ему портила огромная лысина, которая обнаружилась, как только он снял фуражку, чтобы вытереть пот со лба.
Два других полковника подошли позже. Они молча разглядывали панораму, открывшуюся их глазам, и по той тихой задумчивости, в которую они впали, увиденное произвело на них большое впечатление.
Из светлой грусти проверяющих вывел не вовремя очнувшийся капитан Лебедев:
-- А вот с той высоты почти каждую ночь наши позиции осматривают боевики в приборы ночного видения.
Он показал рукой влево, на широкий утес, который возвышался над нашими позициями на несколько метров. Освещение было прекрасное, и он открывался во всем великолепии.
Не знаю, какого эффекта от своего сообщения ожидал мистер Лебедев, но получил он за него по полной программе.
-- А почему вы не заняли господствующую высоту? Ваш лагерь с нее наверняка как на ладони. Даже странно, почему вас оттуда ни разу не обстреляли? - сказал лысый полковник нехорошим голосом.
Физиономия Лебедева приобрела очень глупое и обиженное выражение. Действительно, это было что-то! Помалкивал бы, товарищ командир, целей был бы.
-- Вам надо немедленно занять эту высоту.
Дагестанов быстро застрочил умные мысли в своем блокноте. Лебедев вытянулся во фрунт.
То ли на зло, то ли на счастье, но на глаза проверяющим попался "негритянин" Папен. Конечно, если бы они видели его до того, как сержанты слегка его отмыли, то они оценили бы их труд. Но, вообще-то, сравнение производилось с нормальными людьми, а на их фоне бедняга по-прежнему выглядел довольно удручающе.
-- Дитя Олимпиады? - тихо спросил у Дагестанова один из полковников.
-- Да, - наш майор нервно сглотнул, - почти.
Полковники покачали головами, и отправились в сторону зенитчиков. Мы с Васей слегка перевели дух.
И как оказалось, совершенно напрасно: яд, который комиссия впрыснула в нашу спокойную устоявшуюся жизнь, должен был вскоре дать метастазы.
Первым неприятным сюрпризом, о котором мы узнали после отлета комиссии, стал приказ о занятии Макажоя. Того самого населенного пункта, в котором, как говорил Сэм, располагалась местная чеховская банда.
Витя донес до меня довольно резкое и запальчивое высказывание Швецова, которое он позволил себе на совещании у Дагестанова:
-- Атака Макажоя на "Уралах" - это последняя изъёбка наших вооруженных сил!
Майор только мрачно посмотрел на командира минометки, но ничего не сказал. Хотя, как все поняли, был с ним совершенно согласен.
Мы сидели в палатке у Сэма и пили водку. Настоящую водку, которую привезли с Большой земли прапорщики, ездившие за продуктами. Поленый купил несколько бутылок в долг. Он долго прикалывался, что, интересно, будут делать прапорщики, если вдруг при штурме этого драного Макажоя он отдаст Богу душу?
-- Это было большой ошибкой с их стороны! - сказал Сэм.
В палатке было тепло, сухо, и ощущалась та приподнятая и слегка нервная атмосфера, которая обычно предшествует наступлению серьезного события. Возникла какая-то невидимая близость между присутствующими, как результат ощущения того, что, возможно, это те последние люди, которых ты видишь в этой жизни. Так бывает не всегда. Но бывает, и так случилось и в этот раз. А после первых двух артиллерийских колпачков атмосфера стала просто задушевной.
Сэм обнимался с прапорщиком Гусебовым, Рома Инин впал в блаженную расслабуху, Логвиненко чему-то улыбался про себя печальной улыбкой, мы с Витей просто балдели. Я точно знал, что мы с ним завтра никуда не идем, но это меня печалило. Я ощущал в себе готовность к подвигу, некую жертвенность... Да, не зря перед атакой раньше выдавали наркомовские, ох не зря. Наши деды были не глупее нас - кто бы сейчас не пытался доказать обратное.
Вот Сэм и Гусебов должны были завтра выступить. Поленый - со своими двумя пушками, а Гусебов... А черт его знает, с чем и с кем должен был выступить завтра Гусебов. После третьего колпачка мне это было без разницы. Если бы вот вошел Лебедев и сказал бы: "Яковенко и Рац, завтра поведете своих минометчиков на Макажой вместо Гусебова!" я бы только обрадовался.
Как-то в алкогольном дурмане не слишком мне лезли в голову умные мысли. А собственно, сколько пехоты должно брать этот поселок? А сколько там чехов? И вообще, какой план у отцов - командиров?
Частичный ответ на все это дал окончательно осоловевший прапорщик, который стал кричать, что этот поход - верная смерть, что он еще так молод, чтобы умирать, и прочее - уже, правда, лишенное осмысленного выражения. Сэм стал утешать его, говоря, что жизнь все равно одна, что прожить ее надо так... И все такое... И уже минут через пять Гусебов ревел песню про танкистов, и клялся умереть за Сталина, которого в глаза не видел, и который уже сам лет сорок назад как умер...
