Алексеев смущён, растерян. Поворотное колесо, за устойчивость которого ростовский инженер опасался, с честью выдержало и самого инженера и дополнительный бачок с водой. И не только одно колесо. Вся машина вынесла в тот сезон непредвиденную нагрузку.
Шутка сказать, за один сезон мы выполнили одиннадцать с половиной норм, наш экипаж убрал такую площадь, какую иной комбайнёр должен убирать одиннадцать сезонов!
Да и зерна намолотили 180 тысяч пудов — хлебную гору чуть ли не под стать Казбеку.
К комбайну, на котором мы работали, дирекция «Ростсельмаша» проявила особый интерес. Срочно затребовали машину обратно на завод. Комбайностроители решили проверить, в каком состоянии находятся рабочие узлы и части, исследовать состояние всей машины, которая вынесла на своих плечах необычную нагрузку.
МТС было предложено выбрать взамен новый комбайн. За ним послали меня.
Заместитель директора «Ростсельмаша» сказал:
— Идите на площадку, там стоят готовые к отправке комбайны, и выбирайте любую машину, какая приглянется.
К концу, дня он спрашивает меня:
— Ну, выбрали?
— Он скоро не выберет, ответил за меня начальник цеха. — Ну и покупатель пошёл: каждому комбайну в рот заглядывает, как мужик, что на базаре в зубы коню смотрел. Боится, как бы мы его не охмурили: вместо доброй лошади клячу не подсунули.
Заместитель директора поддержал меня:
— Хорошо, когда комбайнёр в рот машине заглядывает, ведь не нам, а ему на машине работать.
— А они как с нами поступили? — не успокаивался начальник цеха. — В чужом глазу соломинку ищут, а в своём бревна не замечают. Комбайн, что мы на исследование взяли, в Шкуринской раздели.
Дело было так.
Получив письмо из «Ростсельмаша», директор МТС велел механику отправить комбайн на завод после уборки. Машина была в хорошем состоянии: все узлы, все части её действовали исправно.
Механик распорядился по-своему: польстившись на дефицитные детали, он заменил их изношенными, снял с комбайна двигатель и поставил на трактор, а вышедший из строя мотор трактора — на комбайн. Не всё ли, мол, равно, в каком виде машина передаётся заводу!
Но на заводе обнаружили эту проделку. Пришлось механику везти в Ростов снятые детали.
Я сказал, что мы у себя бревно заметили (правда, с опозданием), но в чужом глазу видим сучки и их, разумеется, не пропустим.
Заместитель директора ушёл, а начальник цеха стал меня отчитывать:
— Ну, вот ты щель в кожухе шнека обнаружил. Сущий пустяк. Сейчас её ликвидируем. И щель-то махонькая, а шуму сколько!
— Через эту «махонькую» каждую секунду несколько зёрен выпадать будет. А в минуту — сотни. Таких щелей на машине много. Вот и подсчитайте, сколько за сутки утечёт зерна.
— Подсчитать можно, только ни к чему нам бухгалтерией заниматься.
— Считать все должны. Плохими хозяевами иначе будем. Ленин не раз говорил: «учитесь считать». И разве комбайн не создан для того, чтобы сократить сроки уборки и свести потери зерна к нулю?…
На проверку комбайнов ушло полдня. У каждого я осмотрел барабан молотилки. У барабана — сто пятнадцать зубьев, все они должны сидеть крепко. Проверил на слух. Ударил молотком по первым зубьям: звенят — значит, крепко затянуты. Ударил молотком около правого кольца: дребезжат восемь зубьев ослаблены.
— Восемь штук, — повторил начальник цеха. Невелика беда. До уборки времени много. Вернёшься в Шкуринскую и подтянешь. Принимай, и делу конец.
— Нет, не конец.
Я отказался. Потребовал, чтобы при мне укрепили зубья. Даже один «больной» зуб, поставленный в барабане, делающем тысячу сто оборотов в минуту, может натворить бед: налетит на здоровый зуб и разобьёт всю деку.
Авария в поле — всё равно что и авария на железной дороге.
Я уже собирался в Шкуринскую, когда у заводских ворот меня остановил инженер экспериментального цеха Иван Иванович Фомин:
— Как же так? Целый день на заводе, а к нам в цех не заглянул! Не годится, брат, не годится. Да к тому же я давно обещал тебе исторические места показать. Пойдём покажу.
Пришлось вернуться. Фомин шагал быстро, я едва поспевал за ним.
Иван Иванович Фомин — живая история «Ростсельмаша». Его называют «крёстным отцом» первого ростовского комбайна. Более четверти века назад молодой инженер Фомин вместе с несколькими рабочими на небольшой площадке, огороженной забором, собирал по винтику машину, на бункере которой большими буквами было выведено: «Колхоз».
Это название родилось в те годы, когда в станицах, сёлах и деревнях строились первые сельскохозяйственные артели.
С самого начала машина показала свои хорошие качества, но совершенной машиной её признать нельзя было. Это видел и чувствовал Фомин. Спустя два года он проверял новую уборочную машину.
На полях, где проводилось испытание, были собраны образцы заграничной комбайностроительной техники: заокеанские «Оливеры», «Кейсы», «Холты». С ними должен был соперничать наш ростовский комбайн.
— А здесь, — повёл рукой Иван Иванович, — ходил по заводу Алексеи Максимович Горький, опираясь на крепкую чёрную трость, а вон там, где сейчас находится огромный корпус, он беседовал со строителями.
Когда каменщики попросили Алексея Максимовича рассказать им что-нибудь, он, усмехнувшись, сказал: «Что вам рассказать? Ваша жизнь интересная, неоценимая…. Это вам есть что сказать».
Бородатый каменщик в брезентовом фартуке заметил: «Жизня наша простая — кладём кирпичики, землю роем…» Горький возразил: «Не простая ваша жизнь. Перед всем миром встаёт русский народ — небывалые заводы строит. Вы кирпичики кладёте, а в буржуазных газетах какой вой идёт — про ваш завод пишут: смеются, удивляются, не верят… А нам доказать надо, всему миру доказать надо… И я верю — вы докажете….»
Подошла курьерша и позвала Фомина к директору завода. Иван Иванович извинился и попросил подождать его в экспериментальном цехе.
Здесь я познакомился с молодым чуть рябоватым парнем. Поглядел на его израненные руки, на то, как он держит молоток, и понял: не знает человек своего дела.
— Дай-ка, парень, я попробую ударить, посмотрим, что у меня получится.
Взял я молоток за край ручки и размахнулся. Бью и не замечаю подошедшего Ивана Ивановича.
— Скажи, Борин, где ты, слесарить научился?
Когда я сказал Фомину, что проходил выучку у павловских металлистов, Иван Иванович воскликнул:
— Павловская марка — самая высокая! Кроме павловцев, никто в России лучших перочинных и складных ножей не делал. А павловские замки, что играют и к которым ни один взломщик ключей не подберёт! А тончайший медицинский инструмент, который не имел себе равного! Теперь эти изделия — не редкость, их делают и одарённые самоучки и образованные мастера. И не в кустарных мастерских, а на заводах. Днём они работают, вечером учатся в институтах или техникумах. Хорошо!.. А почему ты, Костя, не учишься? — поинтересовался Фомин. — Намедни к нам на завод один комбайнёр приезжал. Ты его знаешь — Ваня Половодин. Хороший парень, мечтатель. В институт готовится. Хочет инженером стать, чтобы строить такие комбайны, каких ещё нет на свете. И тебе советую идти в инженеры.
