Солнце взошло.
Время завтракать и заниматься прочими повседневными делами.
Ровно две недели, как состоялся последний разговор с встречным судном. Две недели, и с каждым днём у меня всё беспокойнее на душе, я всё больше торчу в кокпите, смотрю — не покажется ли корабль. В кои-то веки заметишь дымок, однако корпус скрыт за горизонтом, и так редко материализуется, что я, хоть и слежу внимательно, ни на что не надеюсь. Раза два за последние четырнадцать дней видел судно, но милях в семи. Идёт, дразнит, почти параллельным курсом, возможно, в тот же порт, что и мы. И нет смысла даже пытаться привлечь внимание вахтенных — безнадёжное дело, у них на уме своё, коммерция. Какой старпом будет посреди Атлантического океана стоять на крыле мостика, высматривая парус малого судна? Да, никакой. Ночью и в туман радар прощупывает горизонт, и всё чаще на него возлагают ответственность. Есть ли у малого деревянного судна при среднем волнении на море шансы быть обнаруженным прибором с дальнобойностью в двенадцать миль? Никаких. Есть ли шансы, что я увижу спешащее по своим делам судно сегодня? В ближайшие двенадцать часов? Спроси я себя об этом ночью, ответ последовал бы мгновенно: никаких.
За упоительным восходом следует ясное утро, чашка чаю, чистый трюм, удачная обсервация. И как ни мало шансов у меня встретиться с судном, они всё-таки есть.
Первую половину дня провожу в кокпите, жду и надеюсь, но без особого энтузиазма. Понимаю, что для моих нервов гораздо лучше было бы, если бы я мог спокойно полежать в каюте. Ветер умеренный, брызг мало, и они даже до трапа не долетают, так что ют сухой и можно сидеть в одних шортах и чёрных очках. Мы ведь сползаем к югу, солнце ярче с каждым днём, и море кругом переливается ослепительными бликами. Солнечная погода рождает новые проблемы. Даже при открытых люках в тесной каюте быстро становится жарко и душно, хотя почти всё пропитано влагой или покрыто солью. А может быть, именно поэтому? Когда солнце поднимается совсем высоко, каюта будто сжимается, становясь ещё теснее, и я вынужден выходить на палубу. Тоска по свежему воздуху и необходимость вести пристальное наблюдение на случай, если покажется какой-нибудь пароход, привлекают меня в кокпит, где я обычно сижу с подветренной стороны, длинные ноги вытянуты вдоль банки, пятки упираются в комингс. Смотри, как бы не обгореть на солнце. Не очень-то это хорошо покрыться волдырями, когда много дней ходишь немытый. Стоит мне подумать об этом, и я вспоминаю, как однажды в тропиках у меня по всему телу пошли болячки от морской воды. Не дай бог одиночке такую напасть. Но пока что кожа вроде бы в порядке. И вообще тело гораздо ближе к норме, чем душа. Днём можно сидеть на воздухе, грезить и размышлять, сохраняя видимость спокойствия. Море вечно пленительно, и я любуюсь невыцветающей синью, но сейчас на ней плавают какие-то бурые пятна. Трудно их распознать, проходя мимо. Разрезанная форштевнем волна даёт столько брызг и пузырьков, чёрт бы их взял, что, как ни старайся, всё равно не разглядишь.
Пятно за пятном остаётся за кормой. На синем фоне океана с переливами волн эта чертовщина кажется тёмно-коричневой и довольно непривлекательной. Будто круги навоза на тщательно подстриженном газоне: не слишком портит картину, но и не украшает. И вот я орудую багром, наводя страх на рыбёшек, которые столько дней сопровождают яхту, что я уже не представляю себе моря без них. Колю тёмно-коричневый ком (он величиной с футбольный мяч), и рыбёшки, словно подхваченные вихрем листья, бросаются врассыпную, ухитряясь, однако, держать строй. Но зацепить багром загадочный ком оказывается куда труднее, чем я ожидал. Отчасти это объясняется поступательным ходом яхты, причём дело даже не в скорости, с какой мы минуем мишень. Вот прямо впереди плывут комья; кажется, они пройдут рядом с бортом, но волна их относит — попробуй дотянись. Просто зло берёт. То и дело замечаю по курсу подходящее коричневое пятно. Стою наготове, чтобы, как поравняемся, нанести удар. После каждого промаха цель становится ещё желаннее. А яхта, рассекая воду, снова и снова либо отталкивает интригующий ком за пределы досягаемости, либо притапливает его. Нет, похоже, на корме у меня ничего не выйдет. И я перехожу на нос, но сперва снимаю шорты и бросаю их в каюту. Сидеть во влажных шортах — сомнительное удовольствие, к тому же вдалеке от критических глаз я легко преображаюсь в дитя природы. Итак, прохожу вперёд и ложусь на баке, ноги раздвинуты из-за рубки, голова и плечи свешиваются с форштевня, одной рукой держусь сам, в другой держу багор острием вперёд, будто собрался охотиться на кабана.
Если бы кто-нибудь посмотрел на меня сейчас, скажем, с сопровождающего судна, он мог бы принять меня за этакое косматое носовое украшение, например за Нептуна с трезубцем. Ух, как здорово! Будто я лечу над поверхностью океана, которая с неожиданной скоростью убегает назад. Тёмные комья пошли чаще, и я принимаюсь за дело, колю багром, словно охотник копьём. Но вода так сильно толкает багор назад, что я еле его удерживаю. Наконец после нескольких попыток я приноравливаюсь и делаю поправку на это встречное движение. Мне кажется, что я бью очень метко, однако преломление света в воде подводит мой глаз. Какую поправку делать на преломление? Объявляю перерыв, чтобы поразмыслить. К тому же рука устала.
Кладу багор на палубу вдоль правой ноги и отползаю назад, чтобы только голова выдавалась над форштевнем фолькбота. Честное слово, тут здорово лежать. Подчёркнуто ощущается движение корпуса, мы то взлетаем, то падаем, будто идём по зубьям некоей морской пилы — и по каким зубьям! Вверх и вниз по волнам, выписывая непрерывную синусоиду над океаном. Прежде, лежа на койке, я почти не воспринимал качку, хотя она порой бывала куда сильнее, теперь же, когда я вытянулся на баке, качка буквально пропитывает моё тело. Вперёд, всё время вперёд через радушно принимающее нас синее море, верхом на скачущих белых конях. Я чувствую себя частицей всего, что меня окружает. Может быть, это и потому, что я лежу нагишом? Пожалуй. Солнце припекает спину, но время от времени яхта особенно порывисто ныряет в очередную волну, и поднимается туча мелкой блестящей пыли. Голова и плечи остаются сухими, потому что пыль летит с наветренной скулы, но часть капель, обычно падающих на бак, удостаивают мою поясницу леденящей лаской. Другие опускаются на мою торчащую корму, и наиболее крупные стучат по коже, будто мягкие пальцы; очень приятное ощущение. Солнце сушит и согревает моё тело, а яхта продолжает швырять в меня пригоршни холодящего синего моря. Что-то плечи жжёт, я поворачиваюсь на спину и отползаю ещё немного назад, чтобы голова лежала на палубе. Солнце светит прямо в глаза, приходится защищать их рукой, поднятой не во гневе, а совсем наоборот. Здорово греет живот. Опять яхта нырнула, и опять вверх взлетают брызги. Теперь я их вижу и получаю несравненно большее удовольствие. От лёгкого шлепка капли летят через планширь, встречаются с солнечными лучами, и вспыхивает переливающаяся всеми цветами маленькая радуга. Часть этих драгоценных камней проносится надо мной и палубой дальше, а часть падает мне на живот и бедра. Непостижимо, как такая яркая красота может быть такой холодной. На душе полный покой, впервые за много дней. А может быть, недель? Кто знает. Моё настроение скачет так часто, что я потерял счёт фазам и отклонениям. Чувствую себя здоровым и собранным. Через двадцать минут океанской ласки мне становится зябко, я с неохотой встаю и, захватив багор, отправляюсь на ют. Всегда-то природа скрупулёзно отмеряет свои дары. Немного даст, немного отнимет. Вверх и вниз, подобно движению носа яхты. И ведь я всё ещё не добыл ни одного образца этой загадочной морской растительности, мимо которой мы по-прежнему проплываем. Решаю предпринять более настойчивую атаку, теперь уже базируясь на средней части судна. Становлюсь на планширь, одна нога с наружной стороны лееров, другая — внутри, одной рукой крепко держусь за ванты. Наклоняюсь над водой, настроился во что бы то ни стало выловить хоть один таинственный ком. Наклоняюсь над водой? Знаю, знаю, что следовало бы подстраховаться, но я настолько сросся с яхтой, что не вижу надобности спускаться в каюту и нацеплять на себя страховочную сбрую. И вообще, что это будет за зрелище — стоит человек в чём мать родила, а на груди какие-то лямки. И нейлоновый конец нелепо болтается ниже живота. Достаточно покрепче взяться за такелаж, согласно правилу — одной рукой держись, другой работай.
