Нет, надо думать о другом! В первую очередь — о связи между тремя группами, о наблюдении, оповещении. Правильно ли я поступил, разбив отряд на три группы? Гузненков — хороший товарищ, но каков он в бою?
— Подходим, — говорит мне Лях.
В кромешной тьме ночи берега не видать. Катер замедляет ход, стопорит.
Из кубрика один за другим поднимаются на палубу разведчики. Они настороженно смотрят в сторону берега и ждут, когда сбросят длинные, специально сделанные для высадки сходни. Мы слышим, как сходни шлепаются в воду. Катерники сбегают вниз, поднимают их концы. Сами по пояс в студеной воде, прокладывают нам сухую дорожку на берег.
— Хорошие у тебя ребята! — говорю Ляху. — Поблагодари их…
Лях дольше обычного задерживает мою руку в своей. Командир катера знает, куда и зачем мы идем. Вчера Лях пошутил: «И почему, Виктор, тебе дают такие веселые маршруты: Могильный? Крестовый?» — «Так ведь на катере Ляха обязательно к черту на рога попадешь!» — ответил я шуткой.
Теперь Борис Лях молчит. То, что он хочет сказать, заменяет долгое и крепкое рукопожатие.
— Кланяйся Шабалину, — говорю я Ляху на прощанье. — Скажи, что встретимся с ним там…
— Конечно, встретитесь! Я за тебя спокоен. Знаешь, что означает слово Виктор, Виктория?
— Нет! После расскажешь. Когда встретимся…
И довольный такой невинной ложью и наивной приметой (если есть повод для встречи, то встреча состоится), сбегаю по сходне и прыгаю на скользкие прибрежные камни.
Заработал мотор уходящего катера. Я не оборачиваюсь и спешу к разведчикам. На всякий случай они занимают оборону.
Судя по времени, отряд Барченко уже начал обход сопок и скал.
Наш путь к мысу Крестовому короче и труднее.
В полночь штурмуем крутую сопку.
Стоя на плечах Семена Агафонова и прислонившись к скале, парторг отряда Аркадий Тарашнин вырубает в почти отвесной гранитной стене ступеньки. Его примеру следуют другие. С помощью таких ступенек и каната взбираемся на вершину сопки и видим новые, еще более крутые горы.
Тяжела дорога к «ключу от Лиинхамари»!
Ветер немного стих, но повалил густой снег.
Мы вышли к равнине, которая ведет к следующему пункту маршрута. Покрытая ровным слоем снега, эта равнина очень опасна. Новичку может показаться, что сейчас идти будет легче. Но впереди идущий Фатькин поднимает руку, и цепь разведчиков замирает. Фатькин обвязывает себя одним концом каната, другой конец передает Андрею Пшеничных, потом ложится на снег и ползет. Он ползет медленно, прощупывая руками каждый метр, чтобы обнаружить замаскированные под снегом расщелины.
Фатькин прокладывает для нас на горном плато надежную тропу.
Чуть светлеет, когда мы штурмуем еще одну вершину. Бой, разгоревшийся ночью на хребте Муста-Тунтури, приближается. Лучи прожекторов со стороны Лиинхамари все еще шарят по скалам. Я останавливаюсь, пропускаю мимо цепочку разведчиков. Они идут широким шагом, тяжело передвигая натруженные за ночь ноги. Надо дать людям отдых, пусть хоть немного поспят, тем более, что двигаться днем небезопасно.
А снег все валит, заметая наши следы.
Устроили привал у подножья горы, и через полчаса фигуры прикорнувших разведчиков превратились в белые холмики. Все спят. Бодрствуют только мой связной Борис Гугуев и радист Дмитрий Кажаев. Я закрываю глаза и, уже засыпая, слышу, как радист повторяет позывные штаба, потом переключается на прием:
— Юпитер, Юпитер, как слышите меня? Я вас слышу хорошо…
Мгновенно вскакиваю. Радист, прижав ладони к наушникам, выразительно смотрит на меня и при этом согласно кивает головой:
— Юпитер, я вас понял! Я вас понял, — внятно повторяет Кажаев. — Земля тут рядом. Земля — рядом со мной. Сейчас ей все будет передано. Как меня поняли? Прием…
Командующий сообщил нам, что хребет Муста-Тунтури очищен от неприятеля, что с юга пехотные части Карельского фронта вышли на дорогу к Петсамо. Командующий требовал ускорить движение.
Я приказал поднять людей. Ожили, зашевелились снежные холмики. Гузненков, Тарашнин, Манин, агитаторы групп рассказали разведчикам об успехах наступающих войск, о предстоящем дневном марше, подбадривали уставших.
И — снова в путь.
Смеркалось, когда мы увидели впереди очертания мыса Крестовый.
Так вот он какой, этот скалистый, черной стеной нависший над морем мыс! Высоко забрались егеря со своими пушками. Оттуда им виден залив Петсамо-вуоно и море и, если погода ясная, — наш полуостров Рыбачий, на который они нацелились стволами своих пушек. Завтра в это время наши десантные катера начнут свой рейд в Лиинхамари мимо мыса Крестового. Но впереди еще ночь, долгая, осенняя полярная ночь.
Завидев мыс, разведчики прибавили шаг.
Мы штурмуем последнюю, самую крутую скалу в тылу огневых позиций мыса Крестового.
Уже ночь опустилась на землю, а мы лезем все выше и выше, пока не забираемся на усыпанную валунами площадку. Расходимся тремя группами, чтобы взять в полукольцо первую батарею.
Вторая батарея находится внизу, у самого уреза воды.
Тихо вокруг. Порой кажется, что на Крестовом никого нет, а если и есть там батареи, то артиллеристы, спокойные за свой тыл, крепко спят.
Бесшумно ползем меж больших и малых камней, подбираясь все ближе к площадке мыса.
Ящерицей извивается на земле ползущий впереди связной Борис Гугуев.
И вдруг, задев рукой тонкую проволоку, Гугуев шарахнулся назад. Но уже было поздно. Задребезжал один колокольчик, из разных мест отозвались ему другие. Еще вокруг стоял звон, а в небо уже взметнулись серии разноцветных ракет, и слепящий глаза свет прижал нас к земле. Мы увидели прямо перед собой забор колючей проволоки. За забором виднелся глубоко вкопанный в землю барак. Фигура часового, охранявшего вход в барак-землянку, возвышалась над крышей. И еще мы заметили две пушки с задранными вверх стволами, которые теперь медленно опускались в нашу сторону, и часового, бегущего от забора к бараку. И все это в двадцати — сорока метрах от нас.
Часовой не добежал до пушки — Гугуев срезал его очередью из автомата. Но второй часовой успел юркнуть в помещение.
— Вперед! — скомандовал я.
— Вперед, североморцы! — подхватил мой клич Иван Гузненков.
Взвод Баринова ближе других к заграждению. Сорвав с себя стеганую куртку, Павел Барышев кинул ее на колючую проволоку и перевалил через ограду. Высокий Гузненков с ходу перемахнул через проволоку, упал, отполз и тут же открыл огонь по дверям барака.
Разведчики стали стаскивать с себя куртки, плащ-палатки, приближаясь к колючей проволоке. А Иван Лысенко подбежал к железной крестовине, на которой висела проволока, нагнулся, сильным рывком взвалил крестовину на плечи, медленно поднялся во весь рост и, широко расставив ноги, надрывно крикнул:
