— Рассказать о моих проблемах?
Даже Ник поражен звуком моего голоса.
— Вы, черт возьми, вы — моя проблема! — ору я. — Если этого еще не поняли, значит, вы на самом деле такой дурак, каким кажетесь! Хотя бы немного представляете, каково мне здесь? Каково это — жить в трех тысячах милях от дома, в этой тюрьме, вставать каждый день в половине седьмого утра, за тридцать минут съедать паршивый завтрак, тащиться на убитом автобусе, торчать четыре часа в этой идиотской школе, затем тащиться обратно, чтобы опять за полчаса съесть еще одну порцию дерьма — и валить на корт, день за днем, день за днем? Вы это понимаете? Понимаете, что единственное удовольствие, которого я жду всю неделю, — это возможность пойти пошататься по местному торговому центру в субботу вечером, но и этой радости меня лишили? И ее вы забрали! Ваша ублюдочная школа — ад, и я хочу сжечь ее к черту!
Глаза у Ника стали больше, чем у панды. Но он не разгневан. И даже не расстроен. Кажется, он даже польщен, поскольку я, наконец, заговорил с ним на понятном ему языке. Он напоминает мне Аль Пачино в «Лице со шрамом» — ту сцену, где женщина кричит ему: «Не твое собачье дело, с кем, где, когда и зачем я трахаюсь!» — а он отвечает: «Наконец-то ты разговариваешь со мной, детка».
Похоже, Нику нравятся разговоры на повышенных тонах.
— Хорошо, я тебя понял, — говорит он. — Чего же ты хочешь?
У меня в ушах звучит голос Перри.
— Я не хочу больше ходить в школу, — заявляю я. — Собираюсь учиться заочно и все время тратить на совершенствование своей игры. Мне нужна ваша помощь, а не вся эта чушь, которой вы меня пичкаете. Нужны приглашения на турниры, особые условия участия в соревнованиях. Хочу стать профессионалом.
Разумеется, я хочу вовсе не этого. Это то, чего я хочу по мнению Перри. Но это лучше, чем все, что я сам мог бы потребовать. Даже сейчас эти просьбы вызывают во мне двойственное чувство. Однако Ник смотрит на Габриэля, Габриэль — на Ника, а панда глазеет на нас всех.
— Я подумаю, — бросает мне Ник.
Через несколько часов после того, как Перри улетел в Вегас, Ник сообщил мне через Габриэля: я буду участвовать в большом турнире в Ла-Квинта без предварительной квалификации. Потом он отправит меня на следующий сателлитный турнир, который будет проходить во Флориде. Кроме того, я могу считать себя свободным от Брадентонской академии. Ник организует для меня какую-нибудь заочную программу обучения, как только у него дойдут до этого руки.
Габриэль ухмыльнулся:
— Парень, ты победил.
… Смотрю, как все наши ребята загружаются в автобус, как он стартует в сторону Брадентонской академии, громыхая и отплевываясь черным дымом. Я сижу на скамейке, нежась в лучах солнца, и говорю про себя: «Мне четырнадцать лет и больше никогда не придется ходить в школу». Отныне каждое утро для меня станет Рождеством, помноженным на первый день летних каникул. Улыбка расползается по лицу — первая за много месяцев. Больше не будет ручек, учебников, мерзких учительских взглядов. Ты свободен, Андре. Тебе больше никогда не придется учиться.
Я ВДЕВАЮ В УШИ НАУШНИКИ и отправляюсь на корт с твердым покрытием. Это утро — мое. Мое! И я проведу его, колотя по мячам. Буду бить сильнее, еще сильнее. Стучу по мячам два часа, вкладывая вновь обретенную свободу в каждое движение. Мячи градом отлетают от ракетки. Подошедший Ник покачивает головой:
— Сочувствую твоему следующему противнику!
Тем временем в Вегасе мама начинает заочно учиться за меня. Самое первое ее письмо адресовано мне: в нем сообщается, что ее сын может отказаться поступать в колледж, но он обязан окончить школу. В ответ я благодарю ее за ту самоотверженность, с которой она делает за меня домашние задания и пишет контрольные работы. Но, добавляю я, когда она получит аттестат, может оставить его себе.
В марте 1985 года я лечу в Лос-Анджелес в гости к Фили. Он живет в гостевом домике у знакомых, подрабатывает, давая уроки тенниса, и решает, чем бы заняться в жизни. Фили помогает мне готовиться к турниру в Ла-Квинта, одному из крупнейших в этом году. Гостевой домик — крошечный, меньше, чем наша спальня в Вегасе, меньше когда-то арендованного фургона, но нам это не мешает. Мы счастливы вновь быть вместе и полны надежд по поводу моего будущего. Нас беспокоит одна проблема — отсутствие денег. Мы живем на чечевичной похлебке и печеной картошке. Трижды в день запекаем пару картофелин и варим котелок чечевичной похлебки, затем заливаем картошку супом — и получаем завтрак, обед или ужин, в зависимости от времени суток. Это питательное блюдо стоит восемьдесят девять центов и помогает спастись от голода на целых три часа.
ЗА ДЕНЬ ДО ТУРНИРА мы с Фили катим в его побитом жизнью рыдване в сторону Ла-Квинта. Машина извергает огромные клубы черного дыма, нам кажется, что мы движемся в центре небольшого самоходного тайфуна.
— Может, нам запечь картошку в выхлопной трубе? — спрашиваю я Фили.
Первая наша остановка — у бакалейного магазина. Однако стоило взглянуть на мешки с картошкой, как я почувствовал желудочные спазмы. Нет, еще одной картофелины я не вынесу. Прохаживаюсь по магазину, и в отделе замороженных продуктов мой взгляд падает на соблазнительнейший пакет. Сэндвичи с мороженым и печеньем Oreo. Я двигаюсь к ним походкой лунатика. Схватив вожделенную коробку, подхожу к кассе, около которой уже стоит брат, и кладу сэндвичи перед ним на движущуюся ленту у кассы.
Фили смотрит на коробку, затем на меня:
— Мы не можем себе это позволить.
— Я лучше съем это вместо картошки.
Брат берет коробку, смотрит на ценник, издает удивленный свист:
— Андре, это стоит, как десять картофелин. Мы не можем…
— Я знаю. Черт с ним.
Несу коробку обратно в отдел замороженных продуктов. «Ненавижу Фили, — думаю я. — Нет, я люблю Фили. Но ненавижу картошку».
Одурманенный голодом, я выхожу на корты в Ла-Квинта и обыгрываю Бродерика Дайка в первом раунде, 6–4, 6–4. Во втором раунде я побеждаю Рилла Бакстера, 6–2, 6–1. В третьем раунде обыгрываю Рассела Симпсона, 6–3, 6–3. Затем побеждаю в первом раунде основной сетки, выиграв у Джона Остина, 6–4, 6–1. Проиграв подачу, я все же сумел переломить ход матча. Мне пятнадцать лет, а я обыгрываю взрослых игроков, разбиваю их наголову, прокладывая себе путь наверх в мировой классификации. Где бы я ни появился, на меня то и дело показывают пальцами и перешептываются: «Это тот самый мальчик, о котором я говорил… Чудо-ребенок!» Это — лучшие слова обо мне, которые я когда-либо слышал.
За выход во второй раунд на турнире в Ла-Квинта полагается вознаграждение — две тысячи шестьсот долларов. Но я — любитель, так что денег мне не дают. Зато Фили выясняет, что организаторы турнира возмещают игрокам расходы, связанные с участием в соревнованиях. Мы сидим в нашем драндулете и составляем список воображаемых расходов, включая перелет первым классом из Лас-Вегаса, номер в пятизвездочном отеле и обильные трапезы в ресторанах. Мы считаем себя ловкачами, потому что сумма наших придуманных расходов зашкаливает за две тысячи шестьсот долларов.
