Мы все время учились и математике, и техническим новшествам, решали всякие задачи, соревновались друг с другом и благодаря этому быстро двигались вперед. Теперь же мои бывшие товарищи солидно и профессионально выполняли свои профессорские и доцентские обязанности.
Факультет продолжал существовать как отличная кузница отличных кадров – чего и хотело начальство. Но он уже был не тем, послевоенным, и страна от этого потеряла многое! Факультет потерял душу, да и Вентцель скончался.
Несмотря на то, что кафедра реактивного вооружения только-только организовывалась, работы у нас оказалось очень много. В сорок шестом году началась систематическая переподготовка инженерного состава строевых частей Военно-Воздушных Сил и их обучение новой технике. И мое стремление попробовать себя в науке или хотя бы вспомнить то, что когда-то знал, пришлось временно отложить. Тем не менее я начал готовить к сдаче кандидатские экзамены, которых в то время было много – шесть или восемь. И за зиму я их почти все сдал.
Но тут резко ухудшилось здоровье брата, и мне стало не до «возвращения в науку».
Сергей был призван в армию в 1939 году, сразу после окончания десятилетки. Это было время реформ Тимошенко, и всех юношей, годных к военной службе и достигших восемнадцатилетнего возраста, призывали в армию, а поступление в высшую школу откладывалось на неопределенный срок.
На фронте Сергей оказался в звании старшего сержанта. Он был командиром расчета сорокапятимиллиметровой противотанковой пушки – знаменитой «сорокапятки», которая выкатывалась на открытую позицию и один на один сражалась с танками. Сергей прошел без особых потерь все солдатские испытания и в сорок третьем году, получив целую серию солдатских медалей, уехал вместе со своей частью на Дальний Восток. Тогда-то я и получил от него письмо – фронтовой треугольничек. «Я уже благополучно вышел из войны, – писал Сергей. – Постарайся выжить и ты. Тогда заживем после Победы!» Вот так складывается жизнь – кто знал, что произойдет через два года!
Когда началась война с Японией, Сергей был в составе десанта, высадившегося на остров Итуруп. Это был, кажется, единственный остров Курильской гряды, где были бои. И там он был ранен. Ранение само по себе не было тяжелым. Но он потерял много крови и несколько часов пролежал в болоте без сознания. В кровь попала какая-то гадость, какой-то стрептококк. В критическом состоянии оказалось сердце. Одним словом, домой он вернулся инвалидом первой группы.
Тем не менее, он мечтал о поступлении в университет. Готовился всю зиму и в сорок шестом году поступил на отделение геофизики физического факультета. Зимой сорок шестого – сорок седьмого учился с удовольствием и начал, кажется, лучше себя чувствовать. У нас даже появилась надежда на его выздоровление. Но летом сорок седьмого года здоровье Сергея резко ухудшилось. Я устроил брата в клинику, которую тогда возглавлял светило кардиологии профессор Бурмин. Однажды он мне сказал, что Сергей безнадежен: у него септический эндокардит, по тем временам болезнь неизлечимая. Единственная надежда на только что открытый пенициллин – доставайте!
Тогда у нас в стране пенициллин еще не производился. Доставали его в разных местах и за большие деньги. В один из прохладных осенних дней профессор мне сказал: остались считанные дни, неделя, от силы две. Я приезжал домой из клиники и долго не мог заснуть. Думал о том, что сейчас переживает мой маленький братишка, которого я защищал от пацанов из Джунковки, которые приходили на Сходню бить «буржуев». Почему-то я все время вспоминал те страницы, где Толстой описывает последнюю ночь князя Андрея.
И именно в это время я неожиданно получил приказ – новое назначение в Харьков. Выезд немедленно! Я попросился на прием к начальнику управления кадров генералу Орехову – только он мог дать отсрочку. Я о нем уже рассказывал и упоминал о его жестокости. Теперь я ее испытал полной мерой.
Он меня принял. И прежде чем я успел доложить, начал говорить сам: «Капитан, вы уже один раз не захотели работать в аппарате главкома, куда я вас направил. Теперь вы не хотите ехать в Харьков и пришли ко мне со всякими отговорками. Если через три дня не окажетесь на месте службы, буду считать вас дезертиром». Я пытался объяснить, что не собираюсь просить об изменении назначения, и рассказал о том, что умирает мой младший брат в результате ранения, полученного на фронте. Умирает здесь, рядом, в клинике на Пироговке. Остались считанные дни. Я его похороню и сразу же уеду в Харьков.
Я замолчал. Генерал смотрел на меня презрительно, как на червяка: «Можете быть свободным. Вы получили приказ. Выполняйте!»
Я был в отчаянии. Уехать я не мог. Нарушить присягу тоже. Что делать? Мои знакомые в штабе Военно-Воздушных Сил достали мне телеграфный адрес начальника Харьковского училища генерал-лейтенанта Хадеева. Я ему послал длинную телеграмму – самую длинную, которую когда-либо посылал в жизни. И в ней я объяснил все. Все, вплоть до угрозы отдать меня под суд. Через два дня получил лаконичный ответ: «Жду штабе, комната №…, такого-то числа 16.00. Пропуск заказан. Хадеев».
Невысокий пожилой генерал. Лицо неулыбчивое, суховатое, как и манера разговора. Протягиваю ему конверт с сургучными печатями – мое личное дело. С ним рядом какой-то уже немолодой, сумрачный подполковник. Как оказалось, начальник кадров училища. Я об этом догадался сразу: кадровики всегда сумрачные и всегда немолодые! Генерал разорвал конверт, вынул дело, бегло пролистал его и передал кадровику. Молчание. Ничего обнадеживающего. Я волнуюсь.
Потом вопрос: «Где брат?» – «Здесь в клинике Бурмина. Надо только перейти через улицу». Генерал повернулся к подполковнику: «Ждите меня здесь, я скоро вернусь». Поворот ко мне: «Идемте». Мы молча пересекли Пироговку, прошли, вероятно, метров триста и вошли в палату. И что-то в генерале вдруг переменилось. Он сел к Сергею на кровать. – «Держись, солдат». – «Стараюсь, да не за что ухватиться». Сергей виновато улыбнулся.
Я вышел на улицу, чтобы не разрыдаться.
Хадеев пробыл в клинике около часа.
Он подошел ко мне, положил руку на плечо: «Итак, капитан, считай, с сегодняшнего дня ты у меня на службе и на все виды довольствия поставлен. Я разговаривал с профессором. Конец может быть даже сегодня ночью. Перед выездом дай телеграмму».
Через несколько дней Сергей скончался. Вместе с Сергеем в палате лежали еще молодые люди, тоже бывшие фронтовики. Во время посещения я приносил старые журналы «Всемирный следопыт» и «Вокруг света», которые издавались еще в двадцатые годы. Не могу забыть последней встречи с братом. Я сел рядом, мы молчали. Вдруг он сказал: «Ты их не забирай, – он показал глазами на журналы, – ребята с
