Их сын Патрик признает: «Отец все контролировал. Для моей матери он стал очередным воплощением ее доминирующей матери. Пунктуальность была его божеством, а Ника органически не способна была прийти куда-либо вовремя. Она пропускала назначенные встречи, порой спохватываясь лишь спустя несколько дней, она вечно опаздывала на самолет».
Зато она была упряма и своевольна. В детстве она редко слышала слово «нет», она ослушалась свою мать и соединилась с Жюлем до оформления брака, она пропустила мимо ушей приказ генерала Кёнига оставаться в Англии, а теперь ей предлагали жить так, как она не хотела и не могла. Отрезанная от друзей, родичей, любимой музыки, Ника оказалась в темнице правил и протоколов. Родив пятерых детей, она так и не прониклась радостями материнства, – быть может, и не старалась или же сочла, что воспитание детей следует предоставить профессионалам. «Няня лучше знает». Но если бы не война, если б не тот пьянящий глоток свободы, она бы, скорее всего, осталась с мужем, хотя и страдала.
Вероятно, была и еще одна причина, способствовавшая развалу этого брака. Ника знала, как опасно застревать в невыносимой для человека ситуации, выполняя то, чего от тебя требуют и ожидают. Она видела, как сломали ее отца, как он жил не своей жизнью, вопреки своим вкусам и пристрастиям, – и видела трагический исход.
Вслед за Жюлем Ника перебралась из Лондона в Париж, потом из Парижа в Африку, теперь в Норвегию. Через два года после назначения в Осло Жюлю пришлось переехать в Мексику. Ника надеялась, что в Латинской Америке она окажется ближе к интересной ей культуре. Оттуда она часто летала в Нью-Йорк. И все же она чувствовала себя несчастной – и начала искать выход.
14
«Черный, коричневый, беж»
В 2004 году я обратилась к продюсеру Брюсу Рикеру с вопросом, не сохранились ли у него записи разговоров с Никой для документального фильма о Телониусе Монке «Неразбавленный виски». Прошло почти сорок лет с тех пор, как братья Блэквуд сняли фильм с Монком и Никой, двадцать лет – с тех пор, как Рикер, Клинт Иствуд и Шарлотта Зверин представили римейк этой картины. Я не надеялась, что отснятые материалы уцелели, но однажды вечером, вернувшись с концерта в свой нью-йоркский отель, обнаружила на стойке регистратора CD, завернутый в бумагу с криво надписанным именем «Ника». Я вставила диск в плеер и услышала голос Ники. Это было так неожиданно – ее голос так близко, казалось, вот-вот ее призрак похлопает меня по плечу. Такой знакомый голос, низкий и хрипловатый от постоянного курения, вместо знаков препинания – неподражаемый горловой смех.
Интервью записывалось в 1988 году. Рикер приехал к Нике в Уихокен, чтобы записать ее воспоминания о Монке. Желая развязать ей язык, он откупорил бутылку вина, потом вторую, однако Ника пила только чай, а Рикер напился до такой степени, что под конец разговора уже плел какую-то чепуху – и сам потом об этом со смехом рассказывал. Ника же в этом разговоре точна и последовательна. В интонациях ее слышна грусть, когда она вспоминает прошлое, да и голос уже ослаб, но слова подобраны верно, и Ника сразу же одергивает собеседника, если замечает малейшую его ошибку.
– Нет, Брюс, это было не так, – говорит она. – О чем это ты? – Посмеивается. – Неправда! – Уже с возмущением.
Я не могла уснуть, я слушала запись, возвращалась к началу разговора, слушала снова, выясняя даты, исправляя свои неверные представления. Сидела до рассвета, и моя затея – написать о Нике – тут-то и поглотила меня целиком. Наконец-то пришли ответы на некоторые важнейшие вопросы. Смутная картинка оживала, фрагмент за фрагментом.
– Сказать по правде, в определенный момент я услышала призыв, – разносился по гостиничному номеру голос Ники. Она расхохоталась – не опровергая сказанное, скорее подкрепляя. В ее поколении смех нередко означал, что человека несколько смущает то, что он собирается сказать, но это для него очень важно. – Призыв. Призвание. – Она так и сяк пробовала слово на вкус. – Я его услышала. Можете себе вообразить?
Обычно это случается со святыми – они слышат призыв свыше, получают знак, ощущают необоримое желание посвятить свою жизнь Богу. Какое еще призвание – у Ники, выросшей без веры?
– Я жила в Мексике, все эти правила поведения в посольстве и прочая хрень, и у меня был друг, который разбирался в музыке. Он покупал для меня пластинки, я ходила к нему их слушать. Дома у себя я их слушать не могла, не та атмосфера.
И дальше Ника рассказала о том, как этот ее друг приобрел пластинку (78 оборотов) с симфонией Дюка Эллингтона «Черный, коричневый, беж», той самой, которая впервые прозвучала в Нью-Йорке в 1943 году. Эллингтон называл ее «параллелью к истории негров в Америке».
Кто-то воспринял симфонию как политический манифест, кто-то – просто как замечательный джаз, Ника же услышала призыв.
– Я поняла: мне следует быть там, где эта музыка. Вот что мне суждено. Я должна как-то быть к ней причастна. Призыв был отчетливый и недвусмысленный. И вскоре я убралась из Мексики. Да, самый что ни на есть настоящий призыв. Странная штука.
Я пыталась осмыслить это заявление в свете семейной истории. У прежних поколений Ротшильдов призвание безусловно было – финансовое. Вся семья объединилась в усилии выстроить огромный банк. Их обвиняли также в распространении «культа материального». У брата Ники и у сестры Мириам тоже обнаружилось призвание – к науке. Возможно, думала я порой, и жизнь Либерти сложилась бы счастливо, обрети она эту великую страсть. И если бы Чарлзу позволили следовать призванию, быть может, его жизнь не завершилась бы так страшно? Слова Ники о призвании могли обозначать эту наследственную склонность зацикливаться до степени одержимости. Я видела, как Ротшильды – в том числе моего поколения – способны «фиксироваться» на чем-то и следовать за этой мечтой решительно, целенаправленно и неумолимо.
Ника не сразу поняла, как ей откликнуться на призыв. Она все еще жила в Мексике, Жюль по-прежнему был погружен в эту «идиотскую» жизнь дипломата. «Атмосфера» в доме становилась все хуже, Ника изобретала предлоги, чтобы вновь и вновь отлучаться, ездить в Нью-Йорк. В одну из таких поездок она случайно услышала обрывок музыки – и тогда ее жизнь изменилась раз и навсегда.
– Я собиралась обратно в Мехико, мы там жили – году в 1948-м или 1949-м, – повествовала Ника, – и я заскочила по пути в аэропорт к Тедди Уилсону попрощаться.
Тедди был одним из тех друзей, кто посылал Нике пластинки. На этот раз он спросил, слыхала ли она о молодом человеке, Телониусе Монке, – только что вышла его первая пластинка.
– Я понятия не имела, кто такой этот Телониус. Тедди галопом умчался добывать пластинку, потом вернулся и поставил ее мне. Я ушам своим не поверила. Никогда ничего подобного не слышала. Наверное, раз двадцать подряд ее прослушала. На самолет опоздала. И вообще не вернулась домой.
