вокруг христианского ядра, которого Булгаков не находил у Фейербаха: «В доктрине Соловьева Христос есть единящее начало универсального организма, положительного
все». Соловьев посвятил много внимания христологическому вопросу, придя в итоге к выводу о том, что в Христе неразрывно слиты две половины: творческое, активное мужское начало Логос и сотворенное, пассивное женское начало София. Этот органический синтез Логоса и Софии, активного и пассивного начал и стал тем центром, вокруг которого построено учение Соловьева.
Таким образом, основною особенностью, проникающею насквозь всю систему Соловьева и характеризующею ее в истории философии, является идея Богочеловечества; она есть его логический и нравственный центр, к ней сходятся все нити аргументации и ее нельзя удалить, не разрушив всего здания [194].
Признание Соловьевым центральной философской роли Христа трансформировало представление Фейербаха о человечестве как о носителе духовного начала и о человечестве как совокупном организме. Обе эти идеи были перенесены на христианскую основу. Формулируя свои личные религиозные убеждения, Булгаков заключил, что высшая ценность человечества заключается в со-творенности человека «по образу и подобию» Бога.
Человек и человечество есть высшее откровение Божества, ради которого создан этот мир, которое является посредствующим между Творцом и творением, душой мира. Только человек имеет способность свободного и сознательного усвоения божественного содержания, только в нем абсолютное находит свое другое, свой образ и свое подобие. В силу этого человечество и обладает потенцией бесконечного развития, способностью к истинному прогрессу, ведущему к действительному перерастанию самого себя, не к одним только пустым и напыщенным претензиям на сверхчеловечество [195].
Человечество есть творческий образ Божий в становлении («становящееся абсолютное»); это, а не какие-либо претензии на собственную божественность, определяет особое положение человека между сотворенным миром и Творцом [196]. В понимании Фейербаха, человечество было целостным организмом; однако эта целостность может быть основана только на христианстве:
Только на религиозной почве, где высшее проявление индивидуальности роднит и объединяет всех в сверх-индиви-дуальной любви и общей жизни, только соединение людей через Христа в Боге, т. е. церковь, личный и вместе сверх-личный союз, способен преодолеть эту трудность и, утверждая индивидуальность, сохранить целое [197].
Кроме того, Булгаков считал, что преимущество философии Соловьева заключается в ее связи с жизнью, с действием, она не пряталась от мира в стенах кабинета философа. Христианство должно было стать основой жизни общества, а не темой философских дискуссий. Соловьев понимал, что
…философия имеет в сущности только одну задачу, только один вопрос, – о смысле индивидуальной и общечеловеческой жизни, ставит загадку о человеке и его отношении к миру и обосновывающему этот последний началу, – материи, силе, механизму, божеству [198].
Современное сознание жаждало целостной, всеобъемлющей картины мира, и философия Соловьева предлагала ему «целостное и последовательно развитое христианское миросозерцание», включающее в себя естественные науки, красоту, религию и гражданское сознание и отвечающее их потребностям. Христианский социализм Булгакова явился приложением христологической концепции Соловьев к общественной жизни; Булгаков стремился познакомить «общественность» с соловьевской идеей христианской политики и предлагал руководствоваться ею в общественной деятельности.
Первое и самое важное из сказанного им здесь сводится к тому, что христианство, если оно есть действительно вселенская истина, должно быть осуществляемо в собирательной жизни человечества и давать высший критерий при оценке всех явлений и запросов текущей жизни. Словом, обязательна христианская политика» [199].
Христианство должно быть социальным, должно находить применение в этом мире, а не просто нести весть о существовании загробного мира. «Религиозно-философское движение должно быть насквозь пропитано общественностью, быть органически связано с общественно-историческими задачами времени» [200].
Христианский социализм должен быть воплощением идеи Богочеловечества.
Соловьев именно учил, что исторический процесс есть процесс богочеловеческий, в котором устрояется и организуется совокупное человечество в единый собирательный организм. С этой точки зрения, общественные стремления современного человечества к торжеству демократии и социализма соответствуют требованиям и христианства, – не по своему теоретическому – позитивно-материалистическому – обоснованию, которое противоречиво, фальшиво и убого, – но по своему нравственному содержанию [201].
Христианство должно быть активным; оно должно стать учением об освобождении.
Идеи Соловьева стали главной философской базой христианского социализма, но Булгаков опирался и на других мыслителей-предшественников. Пожалуй, наиболее сильное влияние оказал на него Федоров. В посвященном ему кратком очерке Булгаков подчеркивал, что Федоров и Соловьев разделяли идею активного христианства и что в этом отношении первый оказал влияние на последнего. Для упорядочения природы требовался труд: «По убеждению Федорова, Бог создал не наилучший, законченный уже мир, а лишь потенциально наилучший, который может стать наилучшим, но при участии человеческого труда» [202]. Большое значение имела также философия Сергея Трубецкого с ее характерным для русских мыслителей синтезом научного, философского, политического и академического. Еще одной отправной точкой для христианского социализма явилась социология Джона Рёскина, у которого Булгаков для собственного учения позаимствовал религиозно-этическое понимание политических и социальных вопросов, представление об иерархическом устройстве общества и веру в значение отдельной личности [203].
Выбор между философиями атеистического гуманизма и христианской политики обернулся выбором между социал-демократией и христианским социализмом. Булгаков очень серьезно отнесся к социалистическим аспектам своей программы, неоднократно настаивая на том, что «требования коллективизма должны быть поэтому целиком включены в задачи христианской политики». Социальная программа христианского социализма совпадала с требованиями по «рабочему вопросу», выдвигаемыми и кадетами, и левыми партиями; в качестве шагов на пути к достижению конечной цели Булгаков поддерживал развитие социального законодательства, организацию рабочими самопомощи в форме банков, профсоюзов и кооперативов, а также создание политических и образовательных организаций. К финансовому вопросу Булгаков подходил не менее прямолинейно: он призывал перераспределить налоговое бремя, переложив его с бедных на богатых путем перехода от косвенного налогообложения к прямому. Далее, он предлагал ввести прогрессивный подоходный налог с максимальным не облагаемым прожиточным минимумом и увеличить налог на наследство. Наконец, он примыкал ко всем остальным партиям, занимая достаточно радикальную позицию по аграрному вопросу и утверждая, что социализм является «нормальной формой аграрного устройства» [204]. Пока что, однако, Булгаков был готов поддерживать аграрную программу кадетской партии и земств: увеличение земельных ресурсов крестьян, разрешение на покупку участков, находящихся в частной, государственной и монастырской собственности. Одним словом, как это ни странно, социальная программа христианского социализма могла бы быть названа пошаговым радикальным коллективизмом: полная экспроприация собственности дворянства должна была проводиться поэтапно.
Чем же эта программа отличалась от программ левых партий? Если говорить о Булгакове, то по духу его социализм резко отличался от социал-демократического: он использовал социализм как вывеску, как подручное средство для реализации
