Елена Якович - Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх

Дорогой, мой милый Юргис!

Твое отношение ко мне и твое незабывание меня – величайшая для меня отрада…

Высшей силе угодно было преподать мне урок, заставить разбираться в вещах и людях с тем, чтобы каждому найти его действительное, не иллюзорное место. Мне кажется, что урок дан поздновато и всей пользы его назидания я не применю, но кто знает, где поставлены сроки и чем должны быть наполнены времена?..

Для Томска природа уготовила на земле прекрасное место, но, кажется, что чем лучше место, тем более его умеют загадить. Свой скромный Енисейск с безмерными просторами небес и массами воды иной раз вспоминаю не без сердечной тоски…

Люблю тебя, почитаю тебя и не хочу расставаться с этой жизнью, не повидав и не расцеловав тебя.

Преданный тебе до последнего конца, твой Густав.

Но свидеться им не пришлось. Папе оставалось жить немногим больше года. А Балтрушайтис в апреле 1939-го уехал из Москвы во Францию послом независимой Литвы; через несколько месяцев Литва перестала быть независимой и была поглощена страной, ставшей для него второй родиной; ему еще суждено было увидеть Париж, оккупированный немцами; он умер в январе сорок четвертого, чуть-чуть не дожив до освобождения Парижа…

Между тем мама уезжала из Сибири до лета. А я на неопределенный срок. Я вышла замуж за Сережу Шторха.

Сережа Шторх был другом Константина Михайловича Поливанова, в домашнем обиходе Кота Поливанова, мужа моей старшей сестры Маргариты. С Котом Поливановым Сережа Шторх дружил с приготовительного класса гимназии. В их доме мы и познакомились. Ему было около тридцати, незадолго перед тем он окончил какой-то технический институт, проработал два-три года на Кузнецкстрое, потом приехал в Москву. Он, что называется, давно ухаживал за мной. И когда я была в Томске, мы с ним переписывались и уже в письмах перешли «на брудершафт», стали писать «ты» друг другу, но я ему положительного ответа здесь не давала. У меня на примете был скорее другой – писатель, мы с ним были почти что помолвлены. Но наши отношения постепенно заходили в тупик, это видели все домашние, хотя порвать казалось неудобным ни мне, ни ему – вроде бы слово дали. Сережа Шторх сказал моей маме, что, сколько бы это ни продолжалось и чем бы ни кончилось, он будет меня ждать. Ждать ему пришлось, слава богу, недолго. Я вернулась из Сибири, совершенно разочаровавшись в этом писателе. И у нас довольно быстро пошли личные отношения с Сережей Шторхом, который, кстати говоря, пока я была с папой в Енисейске, а потом в Томске, жил у нас в квартире в моей комнате. Просто потому, что он был хорошим знакомым и другом всем, а ему в Москве негде было жить, и ему как бы сдали в Брюсовском комнату. Когда я приехала, он жил с нами. Только он перешел тогда в мамину комнату, мама – в столовую, а мою комнату вернули мне. И вот на этой ноте мы женились с ним.

А женитьба происходила так. В то время венчаться можно было, только уехав куда-нибудь в провинцию и скрываясь, так же как и все церковные обряды надо было прятать, чтобы, не дай боже, не узнал профсоюз или кто-нибудь там еще. Кто яйца красил на Пасху – это тоже скрывалось, что уж там говорить о венчании. Так что мы пошли с ним в загс. А в загсе ситуация была такая. Одна комната большая, там несколько столов. За одним столом отмечают молодоженов, за другим – рождение ребенка, за третьим – развод, за четвертым – смерть. И вот надо не ошибиться, подойти к правильному столу. Но так как дело было в январе и все посетители в верхней одежде, то было несколько жарко. Можно лишь расстегнуть пальто, распахнуть немножко. А чтобы нарядиться, надеть что-нибудь необычное – даже не приходило в голову. Расписались, и все.

Единственное было для меня приключение во время этой «церемонии». Наступила глубокая пауза, когда спросили: «Фамилию будете менять или нет?» Мы никогда на эту тему с Сережей не говорили. Но я знала, что мне очень не хотелось менять папину фамилию, а Сережа, конечно, очень ждал и надеялся, что я сменю. Я подумала о двойной фамилии. Но сами понимаете, если моя девичья фамилия Шпет, а предполагаемая Шторх, то быть Шпет-Шторх или Шторх-Шпет – это совершенно невозможно, это скорее напоминало модных в то время клоунов, Пат и Паташон, чем какую-то человеческую фамилию. Ну вот, и когда мне задали этот вопрос, произошла некоторая пауза. Я так и почувствовала напряжение у Сережи в глазах. И все-таки сказала: «Я меняю фамилию». Такой вздох облегчения сразу… Я встретила такую благодарную улыбку, которую, по-моему, помню до сих пор. Но мне это было нелегко.

Несмотря на то, что Шпет была тогда криминальная фамилия. Гучковы – еще более криминальная. А Шторх – нейтральная, хотя и немецкая. И был какой-то там далекий Сережин предок, приехавший из Германии немец, который, как Ленский, получил образование в немецком университете и прибыл в туманную Россию жить. И вот таким образом фамилия образовалась. Моя фамилия до сих пор Шторх, больше я ее не меняла.

Мужа моего все домашние стали звать Сережа Большой в отличие от брата – Сережи Маленького.

Когда уже вечером пришли какие-то гости и мы сели за праздничный стол, чтобы выпить шампанского, мама совершенно неожиданно для меня вдруг принесла хорошо мне знакомые голубые бусы Комиссаржевской, те самые, которые в свое время умирающая тетя Вера завещала передать Наташе Гучковой. И вдруг мама мне дарит вот эти лунного камня бусы, которые я знаю с моего раннего детства как мамины любимые, потому что это были бусы Комиссаржевской. Правда, сейчас они у меня в таком коротком виде, время и их не пощадило. А были гораздо длиннее, мама их носила в два оборота вокруг шеи, есть даже где-то на фотографиях…

Папа знал о том, что я собираюсь выйти замуж, и я ему, помню, послала телеграмму:

Вспомни меня 26.

И в ответ получила телеграмму такого содержания:

Вспоминаю весь день тчк случая похищения девочки аистом не помню тчк бывало обратное.

Потому что по-немецки Шторх значит «аист». Вот такую милую телеграмму от папы я получила уже в Питере, куда мы на неделю отправились с Сережей в свадебную поездку. Это был январь 1937 года, конец января.

Перед самым нашим возвращением в Москву случилась со мной одна ужасная вещь.

За неделю до этого, во время записи в загсе, которая длилась ровно одну минуту и в результате мы стали мужем и женой, мы сидели по одну сторону стола с Сережей, а по другую сторону – секретарша, которая записывала. И вдруг он под столом меня берет за руку. Я думаю: «Ну что за нежности неуместные!» и хотела выдернуть руку. Но оказалось, что Сережа под столом надевает мне на палец кольцо… И вот в последний наш питерский день мы до самого закрытия были в Эрмитаже. Вернулись в номер поздно, и вдруг я обнаруживаю, что у меня на пальце нет кольца. А оно мне было великовато, я его вечно все время подправляла. И у меня остался какой-то шок на всю жизнь.