Этот первый вечер стал обычным в череде других вечеров, где они встречались глазами и едва могли прикоснуться друг к другу. Екатерина вспыхивала, краснела и смущённо улыбалась, внутренний жар сжигал её, и она теперь уже могла бы сказать, что одного вечера ей было достаточно для того, чтобы потерять голову.
Да, она потеряла голову, как теряли её десятки других до неё и после неё...
Утром, едва лишь начинало светать и Орлов неизменно выходил со Шверином на прогулку — тот по своей немецкой педантичности не пропускал ни одного утра, чтобы не совершить свой моцион, — как она выходила в приёмную, где были окна, выходящие как раз туда, где гуляли Шверин с Орловым.
Они встретились глазами, и Екатерина немного подняла руку, словно бы приветствуя Григория. Пальцы её слегка шевелились на уровне плеча, и этот жест сразу развеял мечтательное, ещё сонное настроение Григория.
Он перемахнул улицу, взлетел на приступок у окна, схватился руками за широкий дощатый подоконник и перепрыгнул через него. Мгновение — и он уже стоял в большой приёмной зале, не обращая никакого внимания на хихикающих поодаль фрейлин. Ещё миг и кости Екатерины хрустнули от обжигающего объятия Орлова, а губы ожёг страстный, такой горячий и умелый поцелуй, что Екатерина задохнулась.
Он отстранил её лицо крупными смелыми руками, взялся за голову с обеих сторон, нежно прикоснулся к белому лбу великой княгини и так же нежно и тихо прошептал:
— Вчера я разглядел тебя. Ты — красавица...
И сердце Екатерины провалилось куда-то, ухнуло и забилось с такой силой, что казалось, оно прорвётся сквозь грудную клетку и выпрыгнет.
Она ничего не говорила и только страстно мечтала ещё раз получить такой поцелуй, которым ожёг её Орлов.
Великая княгиня стояла, подняв голову навстречу его взгляду, и ничего не могла сказать — все эти ощущения были для неё новыми, хоть и не считала она себя новичком в любви...
— Ночью приду к тебе, не запирайся, — усмехнулся Орлов, взлетел на широкий подоконник и спрыгнул прямо на улицу.
Как ни в чём не бывало подошёл он к Шверину, стоявшему под окном с разинутым ртом, заговорил о чём-то, и так, мирно и оживлённо беседуя, проследовали они мимо дворца, мимо едва начавших зеленеть лип, мимо восхищенных, жадных глаз фрейлин, как будто здесь и вовсе никого не было.
А Екатерина всё ещё не могла опомниться от поцелуя, не могла прийти в себя и даже не думала о том, что её фрейлины стали шептаться по поводу столь странного визита через окно. Она всё ещё чувствовала на губах свежесть губ Орлова и страсть, с которой был подарен ей этот поцелуй, всё ещё находилась под впечатлением его безумного и безоглядного поступка.
«Каков молодец», — хотела она уже было сказать по-русски и лишь тут догадалась, что Орлов говорил с ней по-русски. Не знал языков, не мог понять французского или немецкого, и она постаралась воспроизвести его русские слова и уразумела, что теперь ей самой предстоит совершенствовать свой русский. На этом языке в придворных кругах не говорили, даже Дашкова, которой поверяла Екатерина свои мысли и которую считала самой образованной среди русских вельможных кругов, не знала ни слова на своём родном языке и даже не пыталась учиться, зато владела в совершенстве чуть ли не всеми европейскими языками.
Орлов говорил с ней по-русски, и как красиво звучали его слова!
«Он не знает языков, — умилённо думала Екатерина, — не беда, я его научу, на нас двоих хватит одного моего ума...»
Великая княгиня ещё долго стояла перед окном, снова и снова вспоминала выходку Орлова, и умилялась, и восхищалась его отвагой и бесстрашием: никто не смог бы поступить так, как поступил он, — словно ангел влетел к ней из окна и словно ангел отлетел...
И опять она поняла, что потеряла голову, что этот человек, гигант с головой, прекрасной, как у античного бога Аполлона, надолго завладел её сердцем и душой. И она уже соображала, как обставить их первое свидание наедине, как сделать так, чтобы никто им не помешал, как устроить так, чтобы длилось и длилось время этого свидания и чтобы он, Орлов, смотрел на неё глазами восторженными и восхищенными. Надо было придумать наряд, в котором можно было бы нравиться ему, человеку, в свои двадцать два года уже испытавшему столько страстей и видевшему самых разных женщин — от княгинь до простых уличных проституток. Каждая была для него хороша — и нужно было сделать так, чтобы от неё, великой княгини, не отходил он, чтобы ради неё совершал поступки сумасбродные и сумасшедшие, чтобы он любил её.
Роман Екатерины развивался легко и непринуждённо. Всюду следовал за ней её избранник, везде трубил о своей победе, всем рассказывал, какие необыкновенные сорочки изобретает великая княгиня, чтобы и в постели ещё более соблазнять его. Он не делал тайны из своих отношений с Екатериной. И конечно же великая княгиня была на краю бездны при таком пылком и легкомысленном обожании, если бы хоть на минуту взял себе за труд её муж, великий князь Пётр, призадуматься о сложностях взаимоотношений в своей семье или хотя бы свекровь-тётушка, императрица Елизавета, кинула пристальный взгляд на семейство своей невестки. Нет, Пётр был увлечён Елизаветой Воронцовой, спал и видел, как возьмёт в жёны эту толстую, рябую, косящую, воняющую и ругающуюся, словно последний извозчик, фаворитку в жёны. Его чрезвычайно поддерживала вся партия Воронцовых, тоже втайне мечтающих породниться с царским домом. Противились этому лишь Шуваловы, боящиеся усиления влияния Воронцовых и наговаривающие на всех, кто только вставал на их пути.
А Елизавета, императрица, и вовсе не обращала в последние годы внимания на семью своего племянника Петра. Она вся обратилась в старуху, тщательно думающую лишь о своём здоровье, всё было посвящено этому: бесконечные поездки на богомолья, строительство монастырей и церквей, смена докторов, ахи, охи, стоны, обмороки и бесконечные сидения у зеркала в поисках исчезнувшей красоты. Дела и политика уже не интересовали умирающую императрицу, но она вполне понимала, что за наследник остаётся у руля страны. В последние годы она ненавидела Петра, осознавала его суть прусского солдафона, и только крайняя лень и нежелание обострять обстановку не позволили ей изменить завещание и оставить Россию не Петру, а его сыну Павлу, назначив регентшей Екатерину. И Елизавете тоже не было дела до Екатерины и её связей, на все наговоры о крайне бестактном поведении великой княгини она лишь махала рукой и болезненно морщилась. Правда, пару раз и она попыталась было что-то изменить и однажды предприняла шаги для этого.
