«Все, взявшие меч, от меча и погибнут»[113]. В моём селе один парень убил человека из-за денег. Когда и ему кто-то вонзил в грудь нож и стал его проворачивать, чтобы было больнее, то он сказал своему убийце: «Не проворачивай его, чтобы и с тобой не случилось того же. Я тоже убил человека ножом, но не проворачивал его».
Так праведный Костис получил венец праведника и мученика. Да поминает он нас там, где находится ныне, и молится о том, чтобы не повторилась больше эта братоубийственная война, ибо, как говорил мне один её участник, «эта война была всего лишь разминкой. Будет и другая, окончательная, во время которой сбудутся наши мечты».
Бог да устроит так, чтобы это осталось мечтами, которые оказались бы поскорее забыты.
Мученичество неизвестного священника
Сейчас осень 2006 года. Опирающиеся на подпорки ореховые деревья усыпали монастырский двор своими золотыми листьями. Под напором леденящего северного ветра целые ветви, гордость этих прекрасных деревьев, ломаются и падают на землю. С каждым днём они становятся всё более голыми и не способными сопротивляться зимним ливням. Из монастырской беседки я смотрел на эту осеннюю картину и запечатлевал её в своём сердце. Вдруг послышались чьи-то шаги. Я отвлёкся от своих мыслей и увидел четырёх крепких стариков, поднимающихся по дороге к монастырю.
– Дедушки, – закричал я, – осторожно! Из-за листьев дорога стала скользкой.
– Не бойся, отец, для валаха это не проблема.
Вечером я пригласил их на небольшое угощение. Старики с удовольствием приняли приглашение, как будто ждали возможности поговорить со мной. Они осторожно сели на диваны и, несмотря на свои годы, в продолжение всей беседы сидели прямо, не разваливаясь и не горбясь.
– Мы, отец, валахи из Мецово[114], приходимся друг другу родными и двоюродными братьями, и все потомственные пастухи. К сожалению, сегодня нам некому передать пастушеский посох и свирель. Города проглотили и наших овец, и наших детей. Некому больше продолжать образ жизни Авраама, Исаака и Иакова, которые также были пастухами.
– Да будут благословенны ваши ноги, ходившие по вершинам Пинда[115], и ваши глаза, видевшие солнце ближе, чем глаза любого горожанина, и ваши уста, пившие воду из горных источников и не знающие других напитков!
– Ты хорошо сказал, отец, и правильно назвал их благословенными, но наши глаза видели и такое, что разрывает сердце и от чего можно потерять рассудок.
– Когда же вы видели эти ужасы? Может, вам они привиделись?
– Нет, отец, это было на самом деле. В годы гражданской войны, в 47-м, – взял слово самый старый и начал своё страшное повествование, – на склоне горы, где мы вместе с младшими братьями пасли овец, мы увидели привязанного к ели священника. Его ряса и камилавка валялись в стороне и были так затоптаны, как будто там был пожар, и их топтали, чтобы потушить его. Деревянные колья были вбиты в его глаза, уши, рот, гениталии и сердце. Всё тело стало тёмным, как печень. Недавно моему внуку подарили икону мученика Севастиана, на которой его тело изображено утыканным стрелами, и я вспомнил 47-й год и неизвестного священника в горах Пинда, поэтому я и рассказываю об этом так, будто и сейчас вижу его перед собой.
Он наклонил свою седую голову и, не пытаясь сдерживаться, заплакал: «Я плакал и тогда, когда увидел его, плачу и теперь, когда его вспоминаю. Кто была мать, которая его потеряла? Кто была жена, которая его искала? Кто были дети, смотревшие на дорогу с надеждой ещё раз его увидеть? Прошли годы, и наши сёла остались без священников и богослужения. Мы с трудом находили священника, который благословлял бы наших детей и овец, а теперь это стало ещё труднее. Некоторые говорят: «В наше время телевидение приносит литургию прямо к нам на дом». Ну да, только не Христа. Если можешь, попробуй, причастись по телевизору».
Тем долгим вечером наша беседа превратилась в настоящее священнодействие… Уроженец островов и валахи натянули основу, на которой начала ткать прекрасные цветы любовь и взаимное уважение.
(рассказ об отце Николае Планасе, который я услышал, когда учился на богословском факультете)
Однажды во время Великого поста 1966 года я слушал лекцию по нравственному богословию в первой аудитории богословского факультета. Лекцию читал Иоанн Кармирис, человек мудрый и образованный, с прекрасным для мужчины характером: строгим и мужественным. Среди преподавателей он был единственным, кто имел смелость заявлять о поспешности действий православных иерархов, направленных на объединение с католиками. Он говорил: «Пусть патриарх Афинагор не думает, будто объединение Церквей – это поцелуи и объятия. Всё, что не касается вопросов веры, – несерьёзно. Неужели в Церкви догматика стала ненужной? Отказаться от неё – всё равно, что вынуть у Церкви сердце и сделать её детей слепыми, чтобы они не знали, откуда пришли и куда идут».
Этот прекрасный преподаватель догматического и нравственного богословия иногда рассказывал нам истории, связанные с таинством исповеди. Среди прочего он говорил, что у всех людей бывает необходимость открыть кому-то свою душу: «Испытывать обличения совести – одно из самых тяжёлых мучений. И даже самым отъявленным разбойникам и злодеям нужен человек, которому можно было бы довериться, они ищут какого-нибудь благоговейного священника, чтобы исповедаться ему».
И он рассказал нам о Давелисе[116], атамане шайки разбойников, орудовавшей в Аттике, который, возможно, был последним атаманом в нашей стране: «Отец Николай Планас[117] служил одновременно на двух-трёх приходах. Церковь пророка Елисея на склоне Ликавиттоса[118] была его любимой. Кажется, из всех храмов в Афинах этот закрывался последним, и в нём оставались лишь святые, изображённые на иконостасе. Отец Николай любил до глубокой ночи общаться с ними посредством молитвы. Так, в один вечер, затеплив лампаду и ещё не успев выйти из северных дверей алтаря, он увидел, как маленькая дверь церкви открылась, затем быстро закрылась, и сам атаман Давелис, вооружённый до зубов, запер её на цепочки и засовы. Священник застыл на месте, его дыхание стало затруднённым, а ум пришёл в оцепенение. Помыслы говорили ему: «Может, этот несчастный думает, будто приходящие ко мне люди оставляют мне деньги, и он пришёл их забрать? Господи, конец мой близок; не дай моей душе оробеть». Тем временем разбойник снял с себя оружие, сложил его в одной из стасидий и тяжёлыми шагами стал приближаться к перепуганному священнику: «Отец Николай, я пришёл, чтобы ты меня исповедал и снял с меня мои грехи. Принеси епитрахиль». Этот преступник преклонил колени под епитрахиль и поведал о всех своих злодеяниях: убийствах, грабежах и насилиях. Преподобный выслушал разбойника, не упрекнув его за душевную чёрствость, и только сказал: «Всё это Бог тебе простит. Вот только не знаю, что тебе сделают власти, если поймают и будут судить по закону». И он прочёл над ним разрешительную молитву. Разбойник поцеловал епитрахиль, руку священника и святые иконы, взял своё оружие и ушёл в ночную темноту. А преподобный повернулся к иконе Христа, прося Его простить разбойника».
