Адрес Ленинградского института авиационного приборостроения — так назывался институт, в который влился основной состав студентов и преподавателей Ташкентского авиационного института, я знал, но с ленинградского Московского вокзала я поехал не в институт, а к дяде Саше. Он не очень сильно удивился моему появлению, и мне было предложено до устройства в общежитии пожить у них. Раиса Федоровна была тогда еще совсем молодой, в сентябре ей только исполнилось тридцать девять лет, красивой русской женщиной. Не думаю, что она очень мне обрадовалась, но внешне все было нормально. Наверно, на следующий же день я уже был в ЛИАПе.
Институт размещался на тогдашней окраине города в здании бывшей Чесменской богадельни, построенной Екатериной Второй (почему-то нынешние историки ГУАПа - так теперь называется ЛИАП — называют это здание Чесменским дворцом). Добраться до него на трамвае можно было как минимум с одной пересадкой. Последний участок пути надо было делать на трамвае, движущемся по одноколейке до Средней Рогатки, где находился Мясокомбинат. По обеим сторонам этого пути стояли нежилые полуразрушенные и недостроенные из-за войны здания.
Конструкция Чесменской богадельни достаточно оригинальна — трехлучевая звезда с куполом посередине. Общежитие — четырехэтажное здание — находилось рядом с институтом. Несмотря на то, что я не очень торопился в Ленинград — прибыл я только в середине октября — основной эшелон со студентами находился еще в пути. Состояние зданий института и общежития было ужасным: без окон и дверей, внутри полный хаос. Несколько студентов, приехавших, как и я, своим ходом, забивали окна общежития фанерой. Но основные работы должны были развернуться уже после прибытия эшелона. Моих друзей пока не было, большого желания засучить рукава и включиться в работу у меня не появилось, а поэтому я развернулся и поехал назад, к Либерманам.
Что-то я заскучал. Помимо полуголодного существования мне предстояло еще жить в, мягко говоря, малокомфортных условиях. Кроме того, во мне продолжал жить и действовать вирус, впервые проявивший себя в Ростове. Это — желание каких-то изменений. Я начал думать и надумал. Поступить в Военно-морское училище. Конкретно — в Военно-морское инженерное училище имени Дзержинского. Как видите, детские мечты и романтика меня еще не покинули. Училище помещалось в Адмиралтействе, и там мне сказали, что разрешение на перевод из другого института может дать только начальник училища. Как ни странно, но я к нему попал без особого труда. Им оказался не то контр-, не то вице-адмирал Крупский, племянник Надежды Константиновны. Он был внимательным и заявил, что возьмет меня в училище, но только на первый курс. Однако терять два года мне не захотелось. И тут опять возник дядя Саша: “Если ты такой дурак, что хочешь стать военным, то я могу помочь тебе совершить эту глупость. Мой хороший товарищ Миньович, профессор математики, работает в ВИТУ, и я думаю, что он сможет договориться со своим начальством”.
ВИТУ — Военное инженерно-техническое училище, готовило военных инженеров-строителей портов и других военноморских сооружений. Вроде я никогда не интересовался такой специальностью, но у меня на первое место вышло такое понятие, как военный инженер, и я, не долго думая, попросил дядю Сашу поговорить с Миньовичем. Дело закрутилось, я написал заявление, меня пригласили к начальнику училища, генерал-майору Иванову, и с его положительной резолюцией я отправился в канцелярию или, по-военному, в штаб, где сообщил интересующие их сведения о себе и о ситуации с моим институтом — на руках у меня никаких официальных документов не было. Мне было сказано, что все в порядке, я буду зачислен на третий курс, а мои документы, как призванного на военную службу, будут затребованы у ЛИАПа через военкомат. Мне сообщат, когда я должен буду приступить к занятиям и поселиться в казарме.
Когда я проходил на выход по коридору училища, меня остановила группа ребят-курсантов и, узнав о моих делах, они искренне удивились: “Как, ты добровольно хочешь лишиться свободы? Посмотри на нас, мы только и думаем, как бы вырваться и гульнуть. Ты что, ненормальный?” Признаюсь, настроение у меня упало, романтика начала тускнеть. Но дело сделано и дяде Саши о появившихся сомнениях я ничего не сказал. И правильно сделал. В ЛИАП я не ездил — какой смысл, только расстраиваться. Прошло несколько дней, может быть, неделя, меня приглашают в ВИТУ к начальнику училища. Что значит военные, подумал я, дела решаются быстро и четко. Генерал был очень любезен и .начал извиняться. Ничего не получилось. Директор института Федор Петрович Катаев послал военкомат подальше — студенты ЛИАПа имеют броню, и ни о каком призыве на военную службу студента Штеренберга не может быть даже речи.
Я никогда не видел дядю Сашу таким веселым и довольным. Признаюсь, я был тоже очень рад, но старался это не показывать. Дополнительным курьезным обстоятельством этой ситуации, как потом выяснилось, было то, что в тот момент, когда военкомат пытался меня мобилизовать, и еще около месяца спустя, я не был студентом ЛИАПа, так как мои документы по ошибке были из Ташкента отправлены не в Ленинград, а в Казань.
В ЛИАПе было организовано три факультета: радиотехнический, авиационного приборостроения и электромеханический. К тому моменту, когда я появился в институте окончательно, эшелон со студентами из Ташкента уже прибыл, ребят расселили в общежитии, и почти завершилось распределение по новым факультетам. Наибольшим спросом пользовался первый факультет — радиотехнический. Я, если бы очень захотел, смог на него попасть, но почему-то предпочел второй — приборостроительный. Меня зачислили, скорее всего, условно, так как документов моих, как я уже говорил, в Ленинграде еще не было. Но место в общежитии дали. Я попал в комнату, в которой жили два моих товарища — Марк Одесский и Миша Туровер. Также как и в нашей ташкентской, в этой комнате тоже было десять жильцов, но память моя дала сбой и помню я, включая нас троих, только девятерых: Изю Бро, Толю Чудновского, Радика Шапиро, Мулю Горбунова, Рувима Гельфанда и Зюню Дрейзиса. Опять компания как на подбор. Но об этом чуть дальше.
Комната наша была на втором этаже, как раз напротив выхода на лестничную площадку и туалета. Первую зиму мы прожили с забитыми фанерой окнами, но при терпимой температуре. Беда была в другом — крысы. Во время войны здание пустовало, и крысы решили, что эта территория им отдана на вечное пользование. Они время зря не тратили и расплодились в неимоверном количестве. Переборки, полы и потолки были пронизаны их ходами и лазами так, что проблем с перемещением и общением у них не было. Днем, правда, они вели себя достаточно прилично: мы их почти не видели и не слышали. Но с наступлением ночи.
