Неподалеку от оперного театра находилось что-то вроде кафе, где стояло несколько столиков. Днем я зашел туда выпить воды и увидел Михаила Чехова со знакомым мне режиссером Татарниковым и какой-то дамой. Чехов очень смутился. Я спросил его, где он выступает. Он ответил, что в местном драматическом театре. “Только здесь?” – полюбопытствовал я. “Да, – ответил он, – однако я скоро уезжаю отсюда…” Я хотел узнать, доволен ли он работой, но Чехов заторопился и ушел, ничего не спросив ни о МХАТе 2-м, ни об Азарии, с которым был очень дружен и собирался ставить “Дон Кихота”. Они уже репетировали. “Азарич”, как назвал брата моего отца Чехов, должен был играть Санчо Пансу, а Рыцаря печального образа – сам Чехов.
Рига была началом горьких заграничных скитаний великого актера. Потом он перебрался в Берлин, оттуда в Америку. Страшное неблагополучие ощутил я в этом быстром его уходе, почти бегстве…
Родного брата моего отца – Азария Мессерера, выступавшего под псевдонимом Азарин, связывали с Чеховым серьезные творческие и дружеские отношения. Азарий, известный драматический актер, работал во второй студии МХАТа, где, по словам критиков, был крупнейшей величиной. Перешел он туда из распавшейся Мансуровской студии вместе с самим Евгением Вахтанговым и группой его учеников, среди которых были Николай Хмелев и Марк Прудкин. Одновременно Азарий играл в МХТ накануне слияния со Второй студией – руководители театра привлекали к участию в спектаклях молодых актеров.
Азарин в автобиографии писал:
Я счастлив, что под непосредственным руководством К. С. Станиславского мне довелось работать в ряде пьес в Московском художественном театре: “Синяя птица” (Кот), “Ревизор” (Бобчинский), “Горе от ума” (Загорецкий). К. С. Станиславский научил меня любить актера, любить действие, научил любить законы речи, работать над постановкой голоса, научил профессиональному отношению к театру.
Замечу, что предшественником Азарина по исполнению этих ролей был Иван Москвин, а роль Загорецкого с Азариным репетировал сам К. С. Станиславский. Он очень любил и хвалил молодого актера и не пожелал передавать никому его роль, когда Азарин перешел во второй МХАТ. Потому Азарий Михайлович несколько лет играл параллельно в двух театрах.
Критика по-разному относилась к постановке “Ревизора” в Художественном театре, но выделяла Михаила Чехова – Хлестакова и отмечала Азарина – Бобчинского.
Еще один отзыв о работе Азарина зафиксирован в протоколе спектакля “Дама-невидимка” от 5 октября 1924 года за подписью К. С. Станиславского:
Очень приятный и хороший спектакль. Хорошая режиссерская фантазия. Чувствуется работа над внешностью и телами актеров… Ритм спектакля бодрый. В большинстве случаев пережитой… Некоторые артисты, как, например, Азарин, играют очень хорошо, некоторые должны еще поработать над ролью.
Чехов настойчиво уговаривал Азарина перейти во второй МХАТ, обещая, что они вместе будут строить этот театр, искать новые пути в искусстве. Азарин принял это предложение. Во втором МХАТе он начал работать с Серафимой Бирман, Софьей Гиацинтовой, Иваном Чебаном, Борисом Захавой, Иваном Берсеневым.
Позже Чехов предложил Азарину сыграть Санчо Пансу в “Дон Кихоте”, которого собирался ставить и исполнять в нем роль Дон Кихота. Азарин писал об этом так:
Осенью 1925 года я перешел на работу в Московский художественный театр 2-й. Работа с М. А. Чеховым принесла мне огромную пользу и обогатила меня главным образом по линии метода овладения ролью. С МХАТом 2-м у меня связаны лучшие и плодотворные годы моей работы и созидания театра.
Этот спектакль – важный этап в биографии и самого Михаила Чехова, и Азария Азарина. Оба были настолько увлечены идеей создания спектакля, что зачастую репетировали прямо в квартире Чехова. Азарин вел рабочие записи, по которым можно проследить, как в его сознании складывался сценический образ Санчо Пансы и как реализовывался замысел спектакля в целом.
Вот отрывок из записей Азарина о репетициях в квартире Чехова:
Первая репетиция (квартира Чехова). Санчо – энтузиаст. Глаза Санчо и как в них отражается внутреннее горение. Санчо преисполнен любви к земле и к людям, хочет жить, любит жить. Роль кончается словами: “Вот это – жизнь!”
Все у Санчо и в Санчо вкусно: голос, жесты, положения, даже злость.
Санчо благоговеет перед Кихотом. Санчо – пламенный романтик.
…Санчо внутренне растет в течение пьесы.
Вторая репетиция (квартира Чехова). Пафос.
…Санчо – герой во всем.
Санчо (Кихоту): Я в себе такую чую силу.
Санчо (народу): Я губернатор. Клетку на куски.
(Интуитивно – командир.)
Санчо один дерется с толпой. (Сзади пронзен пикой и не замечает, отмахивается, как от мухи.)…
…Санчо… героически спасает Кихота.
…У Санчо два голоса: один очень низкий, а другой очень высокий.
Санчо облачает Кихота, абсолютно ничего в этом не понимая.
В последней картине Санчо совсем не плачет, потому что он полон мыслью, что сеньор не может умереть…
Третья репетиция (квартира Чехова).
Санчо любит Кихота всей душой, относится с благоговением.
Санчо (Кихоту): Позвольте ручку вам поцеловать.
Все желания Санчо стихийны.
Мысли Санчо тесно в его маленьком мозгу, а душе тесно в теле.
Все в первой картине невиданно и неслыханно.
Санчо, простившись с семьей, во весь дух несется к Кихоту…
…Представитель земли Санчо слышит представителя неба. (Восторг, переходящий в визг.)
Санчо многоречив и любит иногда повторять фразу два раза…
Два друга. Единственные два на всей земле.
Последняя фраза – “Два друга. Единственные два на всей земле” – может быть отнесена и к ним – Чехову и Азарину… Взаимоотношениям этих двух разных и по взглядам, и по характеру людей суждено было прерваться из-за отъезда Михаила Чехова за границу. Друг подарил Азарину свою фотографию, на которой написал:
Есть мудрость книжная – есть мудрость от таланта – вот за эту мудрость я тебя люблю, мой Азарич, и благодарю!
Твой М. Чехов
8. V.1928
Через год – по мнению архивистов не позднее 1 августа 1929-го – Чехов написал Азарину удивительное, в котором дружеская теплота сочеталась с ясным выражением взглядов Чехова на искусство.
Милый мой, дорогой, неожиданный АЗАРИЧ!
Как великолепно мне сделалось, когда я получил твое письмо! Ты, ТЫ (!) меня не забыл: это для меня подарок, и какой! Спасибо, родненький, спасибо!
Что я долго не отвечал – это дело внешнее, и ты на это плюнь, и если сердишься – прости. Я очень, очень занят бываю, и только это помешало мне сразу же откликнуться на твое дивное письмо. Я зашелся и затрясся, когда получил тебя в концерте. Дорогой мой! Чем меньше я имею настоящего искусства, тем больше люблю и жду его. Я вроде как жених, который обручился и которому надо дождаться свадьбы. В невесте своей я делаю новые и новые открытия в смысле ее красот и чудес. Например: когда выходишь на сцену (то есть приходишь к невесте), то надо быть САМИМ СОБОЙ – иначе в отношения с невестой вкрадется ложь – и пропала будущая семейная жизнь, и ужас ребенку, который родится в лживой семье. Чтобы быть САМИМ СОБОЙ – на это надо иметь право. И вот это-то самое право и приобретается работой над СОБОЙ как ЧЕЛОВЕКОМ. Та или иная роль есть не больше, чем костюм, в котором являешься к невесте, но в костюме этом должен быть сам обладатель его, сам жених. Ведь противно же, когда в обществе, например, человек явно щеголяет новым смокингом и, кроме “смокингства”, ничего не выражает собой? Так и на сцене – непереносимо, когда за ролью не видно ЧЕЛОВЕКА. Pardon! Нечаянно зайшолся! Милый, родной мой Азарич! Твое письмо (тебя) храню в сердце. Кланяйся твоей дивной жинке! Ахххх!
Твой всегда,
Миша Чехов
Адрес: Deutshland Berlin NW Klopstockstr 21
Раба моя очень, очень кланяется.
Очень беспокоюсь, что от Вити и Володи Татаринова нет давно ни строчки. Я им послал уже не одно письмо.
Вероятно, случайная встреча с моим отцом в маленьком кафе в Риге повергла Чехова в смятение, и он так стремительно ушел: слишком тяжело было на душе и слишком многое ему надо было сказать Азарину…
Приглашение от Анны Павловой
За первой триумфальной поездкой отца в Прибалтику последовала вторая. В 1930 году Асаф Мессерер танцевал вместе с балериной Татьяной Васильевой и снова имел большой успех. Резонанс от этих гастролей был очень велик. Вторая рижская поездка ознаменовалась для Асафа Мессерера тем, что он получил приглашение от самой Анны Павловой, находившейся в это время в Англии. Отец пишет в воспоминаниях:
Эти вторые рижские гастроли знаменательны для меня тем, что я получил приглашение танцевать с Анной Павловой. Вышло это так. В Риге наши выступления с Татьяной Васильевой видел брат Виктора Дандре, мужа Анны Павловой. По-видимому, он написал о нас Виктору Эмильевичу, заведующему всеми делами в труппе великой балерины, и послал ему рецензии на наши концерты.
