Мы только что вернулись с работы. Съеден ужин, выпит «кофе», и мы жуем оставшиеся крошки хлеба. На улице очень холодно. Несколько палок — все наше топливо — дают мало тепла. Я сижу, сжавшись на своей койке, пытаясь согреться, и слушаю, о чем говорят мои соседки. Кто-то сказал:
— Канун Нового года.
— Какая разница? — прозвучало с другой койки.
— Люди надевают все самое лучшее и готовятся к обеду, — откликнулась третья девушка.
— Ты помнишь, как было весело? — сказала Магда.
— Только год тому назад, — ответила Тери, — а кажется будто это было в другой жизни.
Девушки пробудились от апатии и вступили в разговор. Каждая о чем-то вспоминала. Каждой хотелось рассказать о том, что было в канун прошлого Нового года, поделиться счастливыми воспоминаниями.
— Помните, что было на обед?
— Петер всегда приносил много пива.
— Я была влюблена в Петера. Где он может быть теперь? Как ты думаешь, он жив?
— Конечно, он молод и силен.
— Помнишь мою розовую шелковую блузку с оборочками? Она мне так шла! В прошлый раз я была в ней на Новый год, — сказала Ольга, красавица Ольга, которая теперь сидела согнувшись, худая, с колючим ежиком на голове.
Какое счастье, что она не может видеть себя теперь, подумала я. В прошлом году она была королевой бала.
— Неужели это было только год назад? — спросила Божи, сестра Ольги. — Кажется, что прошла целая жизнь.
— Вечность в одном мгновении, — сказала Магда, у которой всегда была наготове цитата. — Хотя Блэйк имел в виду совсем другое.
Они болтали. Я слушала. Меня тоже одолевали воспоминания, но мне было бы слишком больно выразить их словами. Я начала понимать Данте: «Nessun maggior dolor…». Нет большей муки, чем вспоминать о счастливом времени, будучи в горе.
Прозвучал свисток, и лампы погасили. Нам не хотелось спать, и мы зажгли сальную свечу, которую кому-то удалось достать. Мы сидели на корточках и предавались воспоминаниям. Воспоминания чередовались со стихами и рассказами. Каждая вносила свою лепту.
Рожи запела. У нее был мягкий, красивый голос, некоторые девушки стали подпевать. Все заплакали, когда Рожи пела о бедной маленькой девочке, одетой в лохмотья и продававшей на морозе спички прохожим.
— Бельц, мой маленький город, где ты? — раздалось печально на еврейском языке с одной из нар. Другой голос запел «Моя еврейская мама».
Когда мы вволю наплакались и спели все песни, кто-то спросил:
— Каким будет 1945 год?
— Таким же, как 1944.
— Как вы думаете, будем мы здесь в канун следующего Нового года?
— Мы никогда отсюда не выйдем.
— Может быть, нас не будет в живых.
— Мы наверняка умрем с голоду, или нас отошлют обратно в Освенцим.
— Как вы можете говорить такие глупости? — неожиданно отрезала я. И добавила убежденно: — Конечно, мы выйдем отсюда.
— Когда? — спросила Сюзи.
Не задумываясь, я ответила:
— Пятнадцатого апреля.
Девушки вскочили со своих мест и окружили меня. Неожиданно для себя самой я стала оракулом.
— Это правда?
— Откуда ты знаешь?
— Ты обещаешь?
— Это когда кончится война?
Вопрос следовал за вопросом. Все смотрели на меня с удивлением и восторгом. Кто-то спросил опять:
— Война к тому времени кончится?
— Война не кончится, но мы будем свободны, — снова ответила я, не думая.
Они смотрели на меня с недоверием, стараясь поверить. Все вдруг умолкли и задумались.
— Давай пари, — сказала Сюзи.
— Хорошо, — ответила я.
— Что я получу, если ты окажешься неправа?
— Мой паек хлеба, — сказала я, не моргнув глазом. — А что я получу, если выиграю?
— Откуда я знаю, чему будет равняться сегодняшняя пайка? — сказала Сюзи, явно под впечатлением моего уверенного ответа. — Но я обещаю, что это будет что-нибудь равноценное.
Мы скрепили уговор рукопожатием, погасили сальную свечу и легли спать. Завтра обычный рабочий день.
Шел снег. Зима заключила нас в свои железные объятия. С каждым днем становилось все холоднее. Моя одежда очень слабо грела, а обувь превратилась в лохмотья. Прошел слух, что привезли несколько пар обуви и счастливчики ее получат. Кто же это будет? Только те, у кого влиятельные друзья.
Первыми все всегда получали те, кто выполнял особые задания на кухне, или в лазарете, или на рабочем месте. Доктор, капо и «блоковая» всегда пользовались привилегиями. Я была ничтожество, никто, без прав и без надежды что-то вдруг получить. Но глядя на свои ноги, я не могла не мечтать о ботинках. Большие дыры в подошвах, а то, что когда-то было верхом, скреплено кусками проволоки. Однажды мне повезло — я нашла среди руин старые газеты, которые немного защищали ноги от холода. Но это было давно, а сегодня мои ступни отделялись от покрытой снегом земли только лоскутками кожи. Проволока, на которой держалась обувь, при каждом шаге врезалась в ноги. Я едва чувствовала свои ступни: это были две ледышки, на которых я ковыляла. Как мираж, мне виделись целые ботинки, даже начало казаться, что ноги согреваются. Но как могла я попасть в элиту? Осмелиться пойти к коменданту? Во всяком случае, не убьет же он меня, если я попрошу. Я подумала и решила рискнуть. Пойду к нему, покажу свои негодные ботинки и попрошу новые.
В этот момент я увидела Шара во дворе. Я собралась с духом, сглотнула несколько раз и подошла к нему.
— Мои ботинки совсем развалились. Можно мне получить пару новых?
Удар в левую щеку чуть не сбил меня с ног. Я зашаталась, но выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза. Такого нахальства он не мог перенести. Он опять ударил меня, теперь под другой щеке. Я опять зашаталась, но удержалась на ногах, все еще надеясь. Но он уже потерял всякий интерес ко мне и, бросив на меня последний взгляд, с презрением отвернулся и ушел.
В этот вечер я молилась Богу, чтобы он сотворил чудо.
На следующее утро земля покрылась глубоким снегом. Когда я пришла на работу, мастер взглянул на мои ноги и сказал:
— Я смотрю на твои ноги уже несколько дней. Твои ботинки совсем износились, от них никакого толку. Неужели ты не можешь достать что-нибудь получше?
— Получили ботинки, но на меня не хватило.
Он опасливо оглянулся и сказал:
— Я нашел подходящий правый ботинок, — и показал мне большой мужской коричневый башмак со следами пребывания в руинах.
— Можно мне его взять?
— Возьми, если хочешь.
Еще бы. Только представить себе: хотя бы одна нога не мерзнет. Я надела большой коричневый ботинок и вдруг увидела себя в роли Чарли Чаплина. Не хватало только палки и усов. Моя правая нога была как бы в коричневой лодке, а левая в черных лохмотьях. Правая нога начала задирать нос, не желая признавать своего левого соседа, который хлюпал с возмущением.
