черном фургоне с надписью thegrindup.com. Опять-таки, может, это и к лучшему, что меня там не было. Ехала бы я с ними, не сомневаюсь, матушка прикончила бы бедолагу с концами.
Повесив трубку, я спускаюсь вниз по лестнице и попадаю прямиком на показ мод, который мой отец устроил для семинариста. Он расхаживает перед ним взад-вперед в новой малиновой рясе, которую только что купил у столетнего умирающего священника, распродающего все свое добро, готовясь к восходу на небеса.
– Какая вышивка! – стонет семинарист, практически теряя сознание. – Вы только посмотрите, как детально вышиты ягнята!
– Папа, ты слышал…
Он прерывает меня.
– Я слышал, что твоя мать размазала по дороге какого-то мужика, – он качает головой с таким видом, словно всегда знал, что это рано или поздно случится. – Опасная женщина, – добавляет он с ноткой благоговения в голосе, разглаживая золотые нити на рясе. – Невероятно опасная.
* * *
Проходит немного времени, и издательская машина приходит в движение. Когда меня просят написать биографию, я пишу легко и беззаботно, вспоминая свое детство в трейлере; когда просят описать мою поэзию, Джейсон предлагает написать так: «Электризующе! Как укус шмеля в клитор». А когда просят прислать фотографию для обложки, Джейсон отводит меня с моим Модным Гитлером во двор, прислоняет нас к дереву и фотографирует, а полученное фото подписывает «Grep Hoax» [35]. Мы всегда барахтались в этом безумии вдвоем, скрепляя союз резинками, скрепками и почти-рифмами, но я уже чувствую с некоторой тоской, что этому безумию скоро придет конец. Вскоре я стану поэтессой официально.
В разгар этих увлекательных занятий возникает необходимость вернуться в Саванну и забрать кое-какие коробки со склада, где мы их оставили. Мама вызывается отвезти меня еще до того, как я задаю вопрос, а на ее лице тут же проступает предвкушение. Кого-то нужно куда-то отвезти? Разве не для этого она была рождена на свет! У Джейсона на следующую неделю запланировано собеседование, а папа скорее бы умер, чем добровольно согласился провести десять часов в машине с женщиной, которая предпочитает искать придорожные закусочные с туалетом, а не мочиться в ту же сумку, где лежит запас вяленой говядины, или что там обычно делают настоящие мужики в таких ситуациях. Так что мы едем вдвоем – я и мой рыжий создатель.
Мы едем на юго-восток в сторону Теннесси. Шоссе Миссури прорезает себе путь сквозь округлые известняковые утесы: шоколадные, кремовые, воздушные, розовато-серые, матовые и мягко белые, но по мере того, как мы продвигаемся по шоссе, дикие леса начинают густеть, а живописные долины пропадают из вида. Ландшафт наполняется перепадами, изгибами, спусками. Воды наполняются ленцой, их блеск затихает, а воздух тут и там оседает туманом.
– Виды тут просто… неПРОПАСТительно прекрасны! – с лукавой ухмылкой говорит мама. Она потребляет кофеин в самоубийственных объемах, и ею начинают овладевать каламбурчики.
Как раз в этот момент ее вдруг подрезает какой-то грузовик. Она опускает окно и орет ему вслед, цитирую: «АХ ТЫ ПИПИСЬКА!» Я сползаю вниз по сидению так низко, как только могу; этот обмен любезностями на дороге мне слишком хорошо знаком. Мамина неспособность ругаться по-человечески поистине легендарна. Она ругается как ханжа-инопланетянин, пытающийся имитировать человеческое поведение, В припадке дорожной ярости она однажды назвала какого-то водителя «Мистер Сребро-дилдо!»
– МАМ, ДА ПОЧЕМУ? – ошеломленно спросила ее я тогда.
– А ты посмотри на его машину, она похожа на серебристый фаллоимитатор, Триша! – пояснила она. – Наверняка компенсирует свои комплексы машиной!
Она постоянно обвиняет мужчин в том, что они дрочат в своих автомобилях, несмотря на то, что не знает, для чего именно люди этим занимаются. Она просто думает, что так проводят время всякие негодяи в таких местах, как тюремные дворы, государственные школы и Вашингтон.
– Лучше не связывайся со мной, приятель! – орет она водителю грузовика, который отказывается бояться. – Меня копы каждый день хвалят за то, как я вожу машину! Я тебя столкну с этой дороги!
Впечатлившись наконец раскаленной добела силой ее неодобрения, грузовик сворачивает на следующем съезде, и она довольно кивает, вслух повторяя его номер – чтобы запомнить. Она никогда не забывает плохих водителей и никогда их не прощает. Я бы не удивилась, узнав, что она рыскает по ночным стоянкам и срезает резиновые яички с выхлопных труб [36] тех автомобилей, которые когда-либо ее подрезали.
Я переключаю радио на единственную хип-хоп станцию, которую могу найти, и моя мама впервые в жизни «попадает в струю». И эта струя безвозвратно сносит ей голову. Каждый раз, когда песня прерывается до окончания, каждый раз, когда звучит даб-сирена, у нее перехватывает дыхание. Она выглядит так, словно начиталась Борхеса. Когда диджей спрашивает, готовы ли мы как следует оторваться, моя матушка бессознательно кивает. Однако по мере того, как мы углубляемся в низины, сигнал радиостанции угасает, она начинает хрипеть и шипеть, и все, что нам удается найти, – это классическую рок-станцию, по которой как раз играет «Imagine» – личный песенный враг моей матери.
«Представьте, что Рая нет?» Ну уж нет, не думаю! «Представьте, что нет стран?» Тогда мы будем Францией! Еще строчка, и мама приходит в ярость. Она так яростно вжимает педаль в пол, что все мои органы чуточку смещаются налево.
– Поверить не могу, что они крутят это каждое воскресенье! Это же Божий день!
Я смотрю на экран телефона.
– Мам, сегодня понедельник.
– О…
Она успокаивается и делает крупный глоток чая со льдом.
– Ну, тогда не страшно. Джон Леннон был восхитительным лириком до того, как его убили.
Мы замечаем коренных теннессийцев, которые праздно покачиваются в креслах-качалках на своих верандах. Выглядят они так, словно на досуге мастерят что-то из дерева. Я вспоминаю мультфильмы, в которых герои размахивают топорами в густом лесу, а древесина сама собой подлетает в воздух и под аккомпанемент ксилофона опадает на землю в виде готовой хижины. Ландшафт усеян нетронутыми озерами, по которым рассекают на водных лыжах дикие дети восьмидесятых, а на местных заправках продают свежих сверчков. Задумчиво глядя в окно, я откусываю кусок от особенно длинной палочки вяленой говядины под названием «Йетти».
Чувствуется, что мы повернули на Юг – в самом воздухе ощущается некая перемена, в акцентах, лицах, пении птиц. Мама, должно быть, тоже это чувствует, поэтому спрашивает:
– Соскучилась по Саванне?
Я действительно соскучилась, причем так сильно, что сама удивляюсь. Скучаю по прогулкам, ярким, как мороженое, азалиям, по экскурсиям по страшным местам, где якобы водятся привидения, по тому, как за окном сгущаются сумерки. Скучаю по работе в моей восхитительной келье о пяти окнах.
