— Был, Сергей Александрович! Но я хотел бы доложить вам записку…
— О чем? — Вопрос застал Орлова врасплох. Интуитивно он понимал, скажи он сейчас Филатову, что речь идет о записке по поводу амнистии, Сергей Александрович может сразу отрезать, сказав, что это, мол, не ваше дело.
— Сергей Александрович, о событиях и некоторых мерах…
— Ладно, приходите завтра утром, полдевятого. — Филатов не стал дальше расспрашивать Орлова и положил трубку.
— Завтра в восемь тридцать, — сообщил Андрей Павлу.
— Отлично! Иди и добивайся, чтобы доложил президенту. Потом обязательно позвони мне.
Они выпили по рюмке коньяка, закусив дольками молочного шоколада «Аленка». Несмотря на то что шоколад покрывал едва заметный белый налет, он был мягким и вкусным, без каких-либо признаков затхлости. По домам Андрей и Паша разошлись половине одиннадцатого. Павел пошел на станцию «Китай-город», а Андрей спустился на стоянку перед вторым подъездом, где ждала его служебная машина.
15 октября 1993 года, пятница, утро
Москва. Кремль. 1-й корпус, второй этаж
Кабинет руководителя Администрации Президента
— И вы хотите, чтобы я это доложил президенту?! — В голосе Филатова чувствовалось не просто раздражение, а явное возмущение и негодование. Прочитав буквально несколько строк, он бросил записку на приставной столик, за которым сидел Орлов. Лишенные скрепки, листки разлетелись в разные стороны, а один упал на пол. Андрей посмотрел на Филатова: таким враждебным его лицо он никогда не видел. В раздражении Сергей Александрович, сам того видимо не замечая, постукивал ручкой о поверхность стола, что придавало и так напряженной обстановке особую остроту.
— Сергей Александрович, дочитайте, пожалуйста! Это очень важно, прежде всего, для самого Бориса Николаевича! — Орлов протянул Филатову листки записки. Тот взял их, снова стал читать.
По лицу Филатова Андрей видел, насколько неприятным и даже тягостным было для него это чтение. Даже не добравшись до второй страницы, где Орлов с Русских проводили параллели с гражданской войной в Испании, Филатов брезгливо протянул Андрею записку.
— Заберите это! И больше ко мне с этим не обращайтесь!
— Но, Сергей Александрович… — Андрей сам удивился подобострастному тону своего голоса… Если это не сделать сейчас, то…
— Все, идите! — гневно воскликнул руководитель Администрации Президента. — Больше нам не о чем говорить!
Орлов встал, убрал листки в папку и направился к двери.
— Надо еще посмотреть, на кого вы работаете! — услышал он раздраженный голос за своей спиной.
Не оборачиваясь, Андрей прикрыл за собой дверь.
Наверное, у Орлова был слишком удрученный вид, потому что секретарь Филатова, миловидная женщина, всегда доброжелательно относящаяся к Орлову, участливо спросила:
— Андрей Петрович, что такое? Что-нибудь случилось?
— Да, случилось. С нами всеми что-то случилось.
* * *На улицу Андрей вышел из заднего подъезда первого корпуса Кремля, который был обращен в сторону кремлевской стены. Кирпичная кладка, кое-где изъеденная временем, уходила высоко вверх, только подчеркивая незыблемость мощной постройки.
Андрей вспомнил, как две недели назад они проходили здесь вместе с Пашей Русских поздним вечером после того, как безуспешно пытались получить санкцию президента на установление прямой линии связи с Белым домом. Тоща все вокруг источало тревогу и напряженное ожидание развязки. Увидев неподалеку от Спасской башни импровизированное пулеметное гнездо, сооруженное наспех из мешков с песком, и копошащихся рядом солдат в касках, он тогда подумал: «Надо же, как в 1918-м!» Теперь здесь было прежнее безмятежное спокойствие. Даже припаркованные позади первого корпуса «Волги» со спецсигналами выглядели буднично и умиротворенно. Не так, как смотрелись такие же машины на Старой площади или во дворе известного здания на Лубянке. Те, казалось, были в состоянии тревожной готовности и экстренному выезду.
ВОСПОМИНАНИЯ: «За последние дни это была моя вторая крупная осечка. Первая — в конце сентября, когда мы с Пашей носились с идеей «прямой линии связи» с Белым домом. Теперь — эта! Наверное, Филатов знал что-то такое, чего я тоща не знал. Разумеется, он был посвящен в дальнейшие планы президента, которые не предполагали реализации нашего замысла. Более того, наверху уже, наверное, продумывали, как не допустить амнистии, идеи о которой уже витали в воздухе. Я тогда подумал: «Надо же, проработал в Администрации чуть больше полугода, а уже практически испортил отношения с ее руководителем». То, что Филатов был мной недоволен, очевидно. Но что я делал не так? В чем я был виноват? Почему в довершение всего я заслужил даже сомнение в благонадежности? Почему он так сказал: «Надо посмотреть, на кого вы работаете». Не доверяет? Подозревает в чем-то?» (Из воспоминаний А.П. Орлова.)
Перед самым пропускным пунктом у Спасской башни, где прапорщик Главного управления охраны проверяет у входящих и выходящих документы, Орлову пришла в голову мысль: «А что, если у меня сейчас, прямо здесь, на выходе, отберут удостоверение! Может быть, Филатов уже дал соответствующую команду! Действительно, предлагаю ему то, что ни в какие ворота не лезет! Президент говорит: «Нет прощения мятежникам!», а кто-то (кто такой?) подсовывает бумагу с предложением амнистии!».
Прапорщик подержал удостоверение Орлова, внимательно сличил его лицо с фотографией и сухо бросил:
— Проходите.
«Не отобрали, — не то удивился, не то обрадовался Андрей. — Значит, все еще впереди».
15 октября 1993 года, пятница, утро
Москва. Рублево-Успенское шоссе. Частный дом
В большом зале, хранившем черты старого цековского особняка, разговаривали трое — Григорий, молодой человек в элегантном костюме, белой рубашке и с модным галстуком; Борис, высокий седовласый мужчина простецкого вида, одетый в бежевую кожаную куртку; и Рэй, молодой человек спортивного телосложения в коричневом свитере крупной вязки. Обращали на себя внимание его прическа в форме ежика и легкий акцент, с которым он разговаривал.
Двери гостиной были плотно прикрыты, как, впрочем, и окна, за которыми раскачивались желтые ветки деревьев. Здесь, за городом, было ветрено и совершенно не чувствовалось наступление осени.
Обстановка в комнате сохраняла черты прежней помпезности — массивный книжный шкаф с секретером, за поблескивающими стеклами которого виднелись корешки энциклопедических справочников и толстых альбомов с художественными репродукциями; громоздкий кожаный диван и несколько таких же кожаных кресел, произвольно стоящих вокруг стола, на котором стояла полуметровая бутылка виски в форме качелей и низкие стеклянные стаканы на изящном подносе; большая мебельная горка с дорогой фарфоровой и хрустальной посудой. Над столом висела тяжелая пятирожковая люстра из темного металла, напоминающего бронзу. Пол устилал громадный во всю ширину помещения ковер.
