целых loo тысяч долларов больше, однако Эндрю с Гиллоном настоятельно советовали это предложение отклонить. Ему в новинку были такие суммы, отказываться от них ему тоже до сих пор не приходилось, поэтому он попросил Эндрю: “Не могли бы вы объяснить причину, по которой мне стоило бы отказаться от лишней сотни тысяч долларов?” Тот был тверд: “Этот издатель вам не подходит”. Позже, когда буря уже разразилась, журнал “Нью-Йоркер” напечатал интервью с Рупертом Мердоком, в котором тот категорически утверждал: “Я считаю недопустимым оскорблять чьи бы то ни было религиозные чувства. Поэтому, кстати, я надеюсь, что мои сотрудники никогда бы не стали печатать книгу Салмана Рушди”. Руперт Мердок, вполне возможно, и не знал, что кто-то из “его сотрудников” пришел в восторг от романа и с огромным запасом перебил цену конкурентов, но достанься ему издательские права на “Шайтанские аяты”, он, судя по его же словам, изъял бы книгу с рынка при первых же признаках скандала. Совет Уайли оказался на удивление дальновидным: Мердок действительно был неподходящим издателем для его книги.
“Заурядной жизни” не бывает в природе. Ему всегда нравилась идея сюрреалистов, что привычка лишает нас умения видеть необычное в жизни; что мы привыкаем к заведенному ходу вещей, к обыденности, что-то вроде пленки или слоя пыли туманит наше зрение, и поэтому от нашего взора ускользает подлинная, чудесная суть земной жизни. Задача художника в том и состоит, чтобы убрать мутную пелену и вернуть нам способность удивляться. Мысль эта представлялась ему очень правильной; но дело не только в привычке – кроме привычной слепоты людям свойственна еще и слепота добровольная. Они делают вид, будто на свете существует заурядное и нормальное, и наглухо замыкаются в этой общераспространенной фантазии, по сути своей гораздо более эскапистской, чем любые эскапистские выдумки. Затворяя за собой дверь собственного жилища, человек укрывается в потаенном мире частной, семейной жизни и отвечает оттуда на вопросы любопытствующих посторонних: все у нас идет своим чередом, и рассказывать-то, собственно, не о чем, все, в общем, в порядке. При этом в глубине души каждый понимает: редко за какой дверью царит монотонный покой. Чаще там творится кромешный ад: злобствуют отцы, напиваются матери, дуются друг на друга братья и сестры, сходят с ума тетушки, тонут в разврате дядюшки, рассыпаются на ходу старики. Вопреки распространенному представлению, семья – это не тот прочный фундамент, на котором зиждется общество, а хаотически-темный источник всего, что гнетет и мучит нас на протяжении жизни. Семья не нормальна, а сюрреалистична; не монотонна, а полна событий; не заурядна, а экстравагантна. Он помнит, с каким восторгом лет в двадцать слушал по радио Би-би-си лекции Эдмунда Лича, великого антрополога и специалиста по Леви-Строссу, годом ранее сменившего Ноэля Аннана на посту ректора Кингз-колледжа. “Семья отнюдь не является основой здорового общества, – говорил Лич. – К семье, с ее душной приватностью и безвкусными тайнами, восходит любая наша неудовлетворенность”. Да! – подумал он. – Как мне это знакомо! Семейная жизнь, какой он показывает ее в романах, полна вспышек ярости, оперных поз, размахивания руками, шума и буйства. Читатели, которым его книги не нравятся, будут частенько пенять ему за нереалистичность выдуманных им семей, за то, что они недостаточно “заурядны”. От тех же, кто книги его любит, он слышит то и дело: “Эти ваши семьи в точности похожи на мою”.
15 марта 1988 года англоязычные права на “Шайтанские аяты” были приобретены издательством “Вайкинг”, 26 сентября роман вышел в Лондоне. Между этими датами уложились последние полгода его “заурядной” жизни, по окончании которых пелена привычки и самообмана была грубо сорвана с его глаз, но увидел он не сюрреалистическую красоту мира, а его гнусную чудовищность. В последующие годы ему пришлось потратить немало сил на то, чтобы вновь, подобно Красавице, открыть для себя в Чудовище красоту.
Переехав к нему на Сент-Питерс-стрит, Мэриан принялась подыскивать врача, который принимал бы неподалеку. Он предложил ей своего проверенного терапевта. “Нет, – сказала она. – Мне нужна женщина-врач”. Он объяснил, что его терапевт как раз и есть женщина. “Все равно не подходит, – настаивала Мэриан. – Я должна найти врача, который понимал бы в лечении, которое я прошла”. Она, по ее словам, вылечилась в Канаде от рака прямой кишки с помощью какого-то невероятно передового метода – вполне законного, но в Соединенных Штатах пока не одобренного. “Поэтому я лучше наведу справки среди тех, кто знает о раке не понаслышке”. Через пару дней она таки нашла столь необходимого ей врача.
Весной 1988 года они с Мэриан обдумывали планы на будущее. В какой-то момент они решили было купить дом в Нью-Йорке, оставив за собой в Лондоне только небольшую квартиру, но Зафар был еще маленьким, ему тогда не исполнилось и девяти, и он не захотел уезжать так далеко от сына. Они вдвоем посмотрели дома на Кемплей-роуд в Хэмпстеде и на Уиллоу-роуд у самого парка Хэмпстед-Хит, а с продавцом дома на Уиллоу-роуд даже сговорились о цене. Но потом он отказался от сделки, объяснив, что не хочет отрываться от работы ради переезда. На самом деле все было хуже: он не хотел покупать дом с Мэриан, так как подозревал, что брак их продлится недолго.
Той же весной она принялась жаловаться, что снова заболела. В продолжение скандала по поводу его негаснущей “одержимости” Робин – одержимость эта была не его, а ее, – она заявила, что все внутри у нее как-то потемнело и постоянно ноет кровь, поэтому ей срочно необходимо посетить врача. У нее, подозревала Мэриан, начинался рак шейки матки. Ему виделась горькая ирония в том, что это происходит как раз тогда, когда они оба закончили каждый свою книгу и обоих ждет впереди много интересного, что угроза страшной потери сводит на нет их радость. “Ты вечно говоришь о том, как много потерял, – сказала она. – Но ведь очевидно же, что приобрел ты гораздо больше”.
Когда ей было отказано в гранте Фонда Гуггенхайма, Мэриан совсем пала духом. Она побывала у врача, и тот сообщил ей нечто неопределенное, но малоутешительное. Но затем, через пару недель, подозрения на рак рассеялись так же внезапно, как до того материализовались. Небо у нее над головой прояснилось. Она была здорова и снова могла думать о будущем.
Откуда у него взялось такое чувство, будто со всей этой историей что-то не так? Точного ответа он не знал. Возможно, к тому времени они уже почти перестали друг другу доверять. Она так и не смогла простить клочка бумаги,
