Андерсен задумал написать поэму в двух частях и первую начал и закончил еще в Париже, а вторую написал в горном Ле Локле, маленьком городке, располагавшемся на уровне альпийских лугов во французской Швейцарии в кантоне Ури. Здесь его приютил у себя в доме по рекомендации Урбана Йоргенсена (дом его матери Анны Лет Йоргенсен Андерсен довольно часто посещал в Копенгагене) его зять и часовых дел мастер Жюль Урье, с которым Ханс Кристиан лично познакомился в Париже. Первоначально он, следуя совету Эдварда Коллина, хотел отправиться в Швейцарию для изучения французского языка: в Париже Андерсен вынужденно общался, как тогда было принято, в основном со своими соплеменниками. Однако, приехав в Ле Локль, он понял, что почти не понимает местного французского говора. Зато пребывание в Ле Локле послужило отличной творческой командировкой.
«Эта поэма — моя восставшая из моря скандинавская Афродита. Ты должен полюбить ее хотя бы из-за этого, — писал Андерсен Эдварду 12 сентября 1833 года, отсылая ему вторую часть „Агнете“. — „Литературный ежемесячник“ называл меня „молодым поэтом, обещавшим когда-то многое“, они писали это уже после того, как из печати вышли мои „Двенадцать месяцев“; эти слова ложатся каплями яда на мое сердце. Так пусть же удача „Агнеты“ бросит луч, под которым яд улетучится!»
Однако Эдварду, по крайней мере, первая часть «Агнете», которую он успел получить, не понравилась вовсе. В письме от 29–30 августа он прямо пишет Хансу Кристиану о «затертости идей» поэмы, о ее искусственных длиннотах и заимствованиях из эленшлегеровского «Аладдина».
И тут Андерсен впервые восстал против семейства Коллин — в лице Эдварда. Он записал в своем дневнике 23 сентября:
«Получил длинное письмо от Эдуарда, своего рода выпад против „Агнете“; я больше не хочу быть вечно уступающим, не хочу, чтобы человек младше меня обращался со мной как с ребенком, пусть он и мой друг. Тон, взятый Эдуардом, требует противодействия, хоть я и люблю его!»
Тем не менее 24 сентября уже из Милана Андерсен отвечал другу более примирительно: «Похвала, бесконечная похвала, вот что оказывает на меня самое благотворное влияние. Вы не можете подарить мне ее, что ж, я не повешу голову, не разрыдаюсь, спрячу неудовольствие в сердце и продолжу свой путь туда, куда хочу и должен идти». В этом же письме Андерсен вспомнил о своем унижении в прошлом: «С ребяческим доверием я молил Вас перейти со мной на братское „ты“, и Вы ответили мне отказом. Тогда я заплакал и промолчал, но с тех пор во мне осталась незаживающая рана». Хотя… далее Андерсен пишет, что он понимает: Эдвард всегда желает ему только добра и предлагает пусть горькое, но необходимое «от несварения желудка» лекарство. Вероятно, симптомами последнего явились несколько неудачных строк из авторского предисловия к «Агнете», над которыми ироничные копенгагенцы, как свидетельствует сам Андерсен в «Сказке моей жизни», немало смеялись:
«Старая песня звенела у меня в ушах в шумной толпе на бульварах Парижа, среди ослепительных сокровищ Лувра, и дитя зашевелилось у меня под сердцем, прежде чем я сам осознал, что ношу его»[124].
14 сентября 1833 года Андерсен отправился из Ле Локля в Италию.
Глава седьмая
об Андерсене в Италии и кризисе его отношений с Коллинами; Ханс Кристиан — Антонио в «Импровизаторе»
Поэт приехал в Италию 5 сентября 1833 года, то есть через 14 (без одного дня) лет после того, как с дорожным узелком вступил в столицу Дании. В «Сказке моей жизни» он, естественно, усмотрел в этом руку Божественного провидения.
Маршрут его пролегал через Милан, Геную, Пизу, Ливорно, Флоренцию и Перуджию в Рим. Путешествие с недолгими остановками в городах заняло у Андерсена чуть больше месяца. Италия произвела на него оглушительное впечатление. Хотя поначалу писателя многое раздражало. Это были и постоянные вымогательства на постоялых дворах, и бесчисленные проверки документов, и безалаберность кучеров (витторино), подчас не знавших пути, и знойная жара днем, и тучи «ядовитых» мух и комаров по вечерам и ночью. В трех предложениях из «Сказки моей жизни» писатель дает впечатляющую картину того, что особенно не понравилось ему на итальянских дорогах:
«На границе Папской области наши паспорта и чемоданы в очередной раз были подвергнуты тщательному осмотру, и вслед за тем мы продолжили путь в живописных лучах величественного заката. Красоты его я никогда не забуду, как не забуду и убожества постоялого двора: проваливающийся пол, толпа калек-попрошаек под дверью, одетая в грязную кофту хозяйка со злобной улыбкой ведьмы, которая сплевывала каждый раз, подавая нам очередное блюдо, и спешила убраться из комнаты. Когда в „Калошах счастья“ я попытался нарисовать картину того, насколько убогой может быть bella Italia[125], я вспоминал именно об этой странице нашего путешествия» [126].
И все-таки, чем дальше Андерсен продвигался на юг, тем меньше внимания обращал на неудобства и неурядицы. Его полностью поглощали живописные и столь ценимые писателями-романтиками картины народной жизни, а также природа, архитектура и искусство. Италия, казалось, разговаривала с путешественником без посредников на языке самой истории. Во Флоренции Андерсена особенно поразила скульптура Венеры Медицейской: «Я чувствовал, что мраморная богиня как будто глядит на меня, я глядел на нее с благоговением и не мог наглядеться»:
Бела, легка из пены вод
Краса нетленная встает,
Лишь Богом постижима;
Вселенной остров — тлен и прах,
Одна любовь живет в веках,
Богинею хранима![127]
Он восторгался выставленной в той же галерее Уффици скульптурной группой Ниобид, поразившей его «необыкновенной жизненностью, правдой и красотой»:
«Бродя между отдельными статуями этой группы, сам начинаешь ощущать себя участником заключенного в ней действа. Каменная фигура матери простерла полу своего платья над последней оставшейся в живых дочерью в тщетной надежде защитить испуганного ребенка от готовой поразить его летящей стрелы»[128].
Наконец, 18 октября 1833 года, кое-как преодолев особенно тяжелый из-за непогоды последний отрезок пути — двое путешествовавших вместе с Андерсеном датчан, устав от дорожных трудностей, отказались ехать с ним дальше, — он прибыл в Рим и в тот же вечер присутствовал на торжественном перезахоронении останков Рафаэля в Пантеоне. Оно было произведено в связи со слухами о том, что череп художника, хранившийся в Академии Святого Луки, был подложным. Папа Григорий XVI разрешил эксгумацию, и в результате ее было установлено, что останки Рафаэля находятся в могиле в целости и сохранности. Не прикрывая поэтическими эвфемизмами прозу жизни, Андерсен пишет в автобиографии:
