Римские друзья Ханса Кристиана, как могли, сочувствовали ему. А однажды соболезнование выразил человек, от которого он этого не ожидал. Во второй половине ноября в Кафе Греко вошел молодой человек, в котором Андерсен узнал Хенрика Херца, того самого поэта, который ранее столь бесцеремонно высмеял его в своих «Письмах с того света». Херц по-дружески протянул ему руку. Нельзя сказать, чтобы Андерсен удивился этой встрече. В своем последнем письме Йонас Коллин сообщал, что Херц направляется в Рим, и просил принять его дружелюбно. Хенрик пытался утешить и ободрить Андерсена, даже признал свои нападки на него не совсем справедливыми, хотя и объяснимыми — ему претили крайности романтизма. И Андерсен тут же проникся к нему симпатией. Он сразу откликнулся на его просьбу и помог снять квартиру неподалеку, они подружились.
Но на этом огорчения Андерсена в уходившем 1833 году не кончились:
Пришло письмо! Одно письмо! Но яд
Не страшен так, как этот яд, который
Мне друг прислал меж строчек на бумаге,
Печась о благе![131]
Поэт пишет о помеченном 18 декабря письме от Эдварда Коллина, которое воспринял как оскорбление. В принципе признававший за собой множество недостатков, Андерсен не отличался особой обидчивостью, но всегда чрезвычайно остро реагировал на нападки, которым подвергались его произведения. Их он был готов защищать, не выбирая средств или выражений.
В первых строках Эдвард извещал Андерсена о кончине его матери (он не знал, что отец уже оповестил его об этом). Уже это настроило получателя письма на определенный лад, хотя худшее ожидало его впереди. Эдвард сообщал также о решительном отказе издателя печатать «Агнете» за 150 ригсдалеров. Андерсен не представляет, до какой степени он сейчас непопулярен у читающей публики и у критики: «Он опять что-то состряпал! Ах, как же он надоел! Все время одно и то же, одно и то же!» Поклонников у его музы осталось мало. А по какой причине? Да по той, что он пишет слишком много! Не успевает выйти одно его произведение, как у него уже готова половина рукописи другого. При такой спешке ни один книгопродавец скоро не возьмет ни одной его рукописи даже даром!
Затем автор письма уверяет Андерсена, что многотомное описание его нынешнего путешествия, планы создания которого он, как кажется, сейчас вынашивает, абсолютно никого не заинтересует. Описаний путешествий по Италии тысячи, и вряд ли он способен сообщить о ней что-нибудь новое. И разве это не самоуверенно и не эгоистично с его стороны — столь упорно навязывать читателю и критике свои мысли, когда в них отсутствует новизна? По-видимому, Андерсен думает, что успех «Агнете» возродит у критики и читателей интерес к его творчеству? Увы, это не соответствует действительности! В поэме повторяются давно знакомые по прежним его произведениям ребячески-наивные мотивы. Дошло до того, что один из уважаемых им литераторов (имя его в письме названо не было), которого Эдвард попросил ознакомиться с «Агнете», чтобы потом вместе заняться корректурой поэмы, не смог дочитать ее — из-за безнадежной уродливости и унылости сочинения. Литератор не захотел становиться «крестным отцом» такого произведения и советовал Эдварду поступить так же.
Самое лучшее для Андерсена сейчас, продолжает Эдвард, это перестать писать вообще или, по крайней мере, в течение двух ближайших лет — он ведь получает королевскую стипендию. Это не бог весть какие деньги, но жить на них можно! А пока — пусть отдыхает и наслаждается путешествием по Италии!
Наверное, почувствовав, что письмо получается грубоватым, Эдвард решил в конце подсластить пилюлю. Но получилось только хуже! Он сообщает, что недавно вышедшее «Собрание стихотворений» Андерсена получило наконец отзыв. Его написал маститый критик и один из директоров Королевского театра Кристиан Мольбек. В обозрении датской поэзии, напечатанном в «Литературном ежемесячнике», он сравнивает стихотворения Андерсена с произведениями Хенрика Херца, Кристиана Винтера и других молодых поэтов — в совершенно уничижительном для него тоне! Правда, пишет Эдвард, рассуждения Мольбека так искусственны, пристрастны и бездоказательны, что от такой критики книга его друга только выигрывает.
Андерсен был в совершенной ярости и 6 января записал в дневнике: «Я был потрясен так глубоко, так письмом уничтожен, что лишился чувств и веры в Господа и людей. Оно довело меня до отчаяния».
И далее 9 января: «Трудно порывать с давними отношениями, которые тебя мучают, но лучше поздно, чем никогда! Эдуард не будет более помыкать мной!» И заключает: «Обида, исходящая от врагов, хлещет бичом, а исходящая от друзей — жалит, как скорпионы!» Андерсен решается наконец и идет на отчаянный шаг: в резких выражениях заявляет Эдварду, что более не потерпит начальственного и покровительственного отношения! В то же время из уважения к его отцу, которому «обязан всем», письмо Эдварду он вкладывает в конверт, адресованный Коллину-старшему. Если тот пожелает, пусть отдаст его сыну и тем самым разрешит проблему, возникшую в их отношениях. От себя добавим, что Андерсен принял поистине макиавеллиевское решение!
20 февраля 1834 года Андерсен получил письма и от отца, и от сына. Йонас Коллин сообщал ему о большом огорчении, которое испытал, получив его послание. Он вполне понимает, что почувствовал Ханс Кристиан, прочитав последнее письмо Эдварда, — к сожалению, не прочитанное им заблаговременно. И он сразу сжег ответное письмо Андерсена его сыну. Ведь оно могло привести к разрыву между друзьями, который он не мог бы воспринять иначе как с болью в сердце. «Вы в столь же малой степени заслуживаете выговоров от моего сына, сколь он — Вашего гнева, излитого в расстроенных чувствах; ведь в глубине души он испытывает к Вам глубочайшее уважение и в случае необходимости всегда будет самым горячим Вашим защитником». Далее Йонас Коллин пишет: «Я ни в коей мере не поручал ему поучать Вас, но, дорогой Андерсен, у каждого человека есть свои недостатки, и это — недостаток его; мы должны с терпением относиться друг к другу».
Хотя Эдвард и не получил гневного письма Андерсена, уничтоженного его отцом (впрочем, мы знаем об этом только со слов последнего), он почувствовал, что своим посланием жестоко обидел друга, и в письме от 29 января 1834 года косвенно извинялся, объясняя причины своего раздражения. Он пишет, что не помнит точно, «что именно написал в том ужасном письме, но тогда ему было очень досадно»:
«Я только что наслушался поступавших со всех сторон от Ваших друзей жалоб и сожалений относительно „Агнеты“, которую все нашли лишь копией Ваших прежних произведений, и ждал еще более беспощадной ее критики в газетах, как вдруг получаю от Вас самодовольное письмо, в котором Вы называете свою поэму шедевром и выражаете уверенность, что она по всем божеским и человеческим законам возведет Вас в „мастера литературного цеха“! Мало того, едва я успел поссориться с Рейцелем, получить множество отказов от подписки на книгу и перебраниться из-за Вас со множеством лиц, как получаю от Вас извещение о том, на что Вы употребите те, по меньшей мере 100 ригсдалеров, что выручите за нее! Как, по-Вашему, не обидно ли было мне получить от Вас — в то время как я сидел и высчитывал, как свести концы с концами в расходах, превышающих 100 ригсдалеров, — требование 100 ригсдалеров прибыли? Мне будто дали пощечину! Так была, я думаю, причина поворчать, тем более что удар нанесла рука друга; недругу можно было бы отплатить тем же».
