«Забастовка на Путиловском заводе, – пишет историк и правозащитник Альфред Мирек, – началась в конце декабря 1904 года в самый разгар военных действий на Дальневосточном фронте. Это была масштабная акция, с каждым днем набиравшая все больше обороты: к 4 январю бастовало 15 тысяч рабочих, к 6 январю – 26 тысяч, к 7-му – 105 тысяч, к 8-му – 11 тысяч. Японская разведка с гордостью сообщала, что парализована работа многих оборонных предприятий. Такие масштабы стали возможны только потому, что стачечный комитет, благодаря иностранным финансовым вливаниям (этот факт сегодня ни для кого уже не секрет), имел огромный денежный фонд помощи бастующим, из которого не вышедшим на работу выплачивалось пособие, превышающее зарплату (то есть происходил выкуп людей с предприятия)… В любом цивилизованном государстве, – подчеркивает Мирек, – такие действия в военное время могли квалифицироваться только как измена родине»[347].
В то же время многим рабочим трудно было правильно определить свое поведение в сложившейся ситуации, так как само движение поначалу имело религиозную окраску. Во главе самой авторитетной и массовой рабочей организации – «Союз русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга» – стоял «революционер в рясе» Георгий Гапон. Около 150 тысяч человек оказались обманом вовлечены Гапоном и сотрудничавшими с ним революционерами в так называемый крестный ход для встречи с царем. В заблуждение оказалось введено даже столичное руководство полицией. Петербургский градоначальник Фулон поверил в мирный характер предстоящего шествия. Во время встречи с Гапоном накануне шествия последний подробно рассказал градоначальнику о готовящемся мероприятии, убеждая, что ни он, ни рабочие никаких революционных целей не ставят. В конце разговора Фулон сказал Гапону: «Я человек военный и ничего не понимаю в политике. Мне про вас сказали, что вы готовите революцию. Вы говорите совсем иное. Кто прав, я не знаю. Поклянитесь мне на священном Евангелии, что вы не идете против Царя, – и я вам поверю». Гапон поклялся…[348]
Подавляющее большинство участников шествия наивно полагали, что участвуют в монархической и религиозной акции. Они несли святые иконы, портреты царя и царицы и не догадывались, что организаторы шествия используют их в своих политических интересах: Гапоном и его сподвижниками втайне от рабочих была составлена петиция, содержание которой напрямую противоречило характеру шествия. В ней императору предлагалось, причем в ультимативной форме, прекратить войну с Японией, передать власть Учредительному собранию и отделить церковь от государства. Фактически от верховной власти требовали добровольно запустить механизм разрушения основ русской государственности, перевести страну из спокойного состояния в режим великих потрясений. В этой двойной игре отчетливо проявилось лукавство революционеров. По сути дела, они попытались раскрутить колесо революции старым народническим способом, соблазняя доверчивый народ. За основу был взят сценарий русского бунта. В соответствии с ним революционеры вливались в общий состав мирного шествия, чтобы в дальнейшем создавать внутри этой массы очаги возбуждения к открытому мятежу. Так крестный ход должен был перерасти в прямой захват власти. Вышедший на встречу к народу царь в лучшем случае становился пленником толпы, в худшем – застрелен скрывавшимися в толпе революционерами. Последние слова петиции подтверждают возможность такого неуправляемого развития событий: «Повели и поклянись исполнить их (требования петиции), и ты сделаешь Россию и счастливой, и славной… А не поверишь, не отзовешься на нашу мольбу – мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда дальше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу…»[349] Это нагнетание собственного отчаяния в истории возникновения многих революций не раз использовалось как психологический импульс к переходу от мирной фазы к насилию и мятежу. Накануне шествия Гапон предлагал своим товарищам запастись оружием[350], а рабочим говорил: «Если царь нам не поможет, то у нас нет царя!» – и рабочие в экстазе повторяли его слова[351].
Гапон знал, какому риску подвергает поверивших в него рабочих: петербургским градоначальником лжепастырь был поставлен в известность, что император 9 января в Петербург не приедет. Кроме того, за два дня до демонстрации в столице был вывешен приказ градоначальника, запрещавший массовые сборища.
9 января в седьмом часу утра одна из колонн рабочих, шедшая к Зимнему дворцу со стороны Ижевского завода, была рассеяна войсками посредством холостых выстрелов. Возможно, Гапон, возглавлявший шествие другой колонны через Нарвскую заставу, еще не был извещен об этой неудаче, однако он знал, что Зимний оцеплен войсками, – знал и не остановил рабочих. Товарищ Гапона эсер П.М. Рутенберг предложил ему в случае, если солдаты будут стрелять, забаррикадировать улицы, взять оружие и прорваться к дворцу. Когда же колонна подошла к кордону правительственных войск и на глазах у Гапона началось кровавое столкновение, этот «добрый пастырь» неистово кричал ведомой им на убой толпе: «Нет у нас больше царя». Сам Гапон не подвергался опасности – революционеры помогли ему исчезнуть с места трагедии. Чтобы не быть узнанным, он сбрил бороду, переоделся в мирское платье и по поддельным документам выехал за границу. При этом с беспредельным цинизмом успел до отъезда разослать прокламации рабочим, где говорилось: «Отомстим же, братья, проклятому народом царю… бомбы, динамит, – все разрешаю»[352]. 31 января 1905 г. Синод лишил его сана и исключил из духовного звания.
В своем первоначальном замысле Гапон и его помощники рассчитывали на быструю и бескровную капитуляцию власти под напором народной стихии. Однако «бархатная революция» не состоялась. Возникшее по технологии смуты посредством духовного соблазна революционное движение приобрело ее характер и содержание. «Не приведи Бог, – писал А.С. Пушкин, – увидеть русский бунт бессмысленный и беспощадный». Вместо освобождения человека Гапон и его «братья по разуму» освободили из адской бездны темные силы. После кровавых событий 9 января в местных отделах собраний русских фабрично-заводских рабочих не только молодые, но и верующие пожилые рабочие как бы помутились в рассудке. Они в исступлении топтали ногами не только портреты царя, но даже и святые иконы[353].
Тогда, в первый день русской революции, воочию сказалась слабость религиозного сознания столичных рабочих. Обрядовая сторона для многих из них подменила реальную духовную жизнь. Но Господь прежде всего стучится в человеческое сердце. И там, где нет исправления «внутреннего человека», там нет и твердости в вере. Поэтому в человеке, живущем только внешней религиозной жизнью, быстро наступает охлаждение к Богу и Церкви. Царь не вышел к народу, иконы не спасли от кровопролития, крестный ход обернулся человеческой трагедией – и хватило всего лишь дня, чтобы поколебать православие в людях. «Россия рухнула на наших глазах, – писал философ Иван Ильин, – не потому, что русский человек был силен в зле и злобе, наподобие немцев, а потому, что он был слаб в добре…»[354]
