Тогда, в первый день русской революции, воочию сказалась слабость религиозного сознания столичных рабочих. Обрядовая сторона для многих из них подменила реальную духовную жизнь. Но Господь прежде всего стучится в человеческое сердце. И там, где нет исправления «внутреннего человека», там нет и твердости в вере. Поэтому в человеке, живущем только внешней религиозной жизнью, быстро наступает охлаждение к Богу и Церкви. Царь не вышел к народу, иконы не спасли от кровопролития, крестный ход обернулся человеческой трагедией – и хватило всего лишь дня, чтобы поколебать православие в людях. «Россия рухнула на наших глазах, – писал философ Иван Ильин, – не потому, что русский человек был силен в зле и злобе, наподобие немцев, а потому, что он был слаб в добре…»[354]
Таким образом, 9 января, как и другие революционные события, было не закономерным и просчитываемым результатом социальных и классовых противоречий, а проявлением духовного кризиса. Здесь нет ни героя, ни идеи. Вместо героя – Гапон, двойной агент, человек без четких политических взглядов, предавший сначала царя, потом и самих революционеров. А вместо идеи – новый Гришка Отрепьев, с новой редакцией соблазнов и искушений. Маски сброшены – зло вышло наружу. «Родные сыны России, под влиянием неведомых в старину пагубных учений, враждою раздирают ее материнское сердце, – писал об этом времени митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний Вадковский. – Любви к Церкви нет, благоговение к власти исчезло. Все перевернулось вверх дном: наука брошена, святое все попрано. Вот где настоящее горе и несчастье России. Не стало ничего святого, неприкосновенного для нас. Страх Божий утратили мы, а грубый эгоизм современных “сверхчеловеков” возлюбили»[355]. В такой атмосфере грехопадения вопрос недопущения или преодоления потрясений осознавался царем не как вопрос ликвидации бедности и материального насыщения, а как вопрос духовной остановки апокалипсических тенденций в русском обществе и народе. Преодолеть же угасание Святого Духа в народе без самого народа, в одиночку, опираясь даже на свой открытый молитвенный доступ к Богу, государь был не в состоянии.
Роль царя в первой революции не может оцениваться по современным либеральным шаблонам. «В сознании русского народа, – писал отец Павел Флоренский, – Самодержавие не есть юридическое право, а есть явленный самим Богом факт, – милость Божия, а не человеческая условность, так что Самодержавие Царя относится к числу понятий не правовых, а вероучительных, входит в область веры, а не выводится из внерелигиозных посылок, имеющих в виду общественную и государственную пользу»[356]. Вторичное таинство миропомазания, совершаемое Церковью только над царем, введение его внутрь алтаря через царские врата для причащения по чину священников – отдельно Тела и отдельно Крови – свидетельствуют о выделении венценосца из состава обычных мирян и приближении его статуса к церковному чину[357]. Задача государя как правителя, освященного во Христе, заключается не в том, чтобы накормить всех хлебом или предоставить каждому следовать велениям своего сердца, миссия царя в другом – в спасении человеческой души. Не хартия вольностей, не социальная программа всеобщего насыщения, а святое Евангелие – главный документ, по которому правит самодержавный царь. Материальные же и социальные блага есть приложение, следствие, а не преддверие царской политики. Для здравомыслящих людей такой приоритет духовного над материальным является очевидным, это закон общественного благополучия и счастья. Если общество будет состоять из милосердных трудолюбивых граждан, достаток и свобода найдут в нем свое достойное место и назначение. И наоборот, когда в погоне за хлебом насущным и свободами люди предадут забвению Бога, перестанут считать Его непреложную заповедь любить ближнего главной целью семейной и общественной жизни, тогда рано или поздно окажется пресным тот хлеб и горька та свобода. Общество таких индивидов превратится в ненасытную утробу, где медленно и незаметно станет умирать человеческая душа. Но когда хлеб сгниет, а свобода обратится в безвластие, тогда вчерашние «счастливцы» станут не трудом, а убийством, насилием и грабежом добывать себе куски, еще оставшиеся от былого материального счастья. «Без Христа, – предупреждал святой страдалец архиепископ Илларион Троицкий, замученный за эту правду большевиками в 30-е гг., – люди пожрут друг друга»[358].
После кровавой провокации 9 января государь принял депутацию рабочих, пришедших к нему по его собственному вызову. Эта встреча является наглядным подтверждением, что именно духовные, а не материальные ценности царь ставил во главу угла внутренней политики. Ободренные душевным и ласковым приемом, рабочие стали просить царя, чтобы предприниматели поделились с ними частью прибыли. Государь разумно объяснил, что приказать этого работодателям никто не может, так же как и самим рабочим никто не может приказать брать меньшую плату или не работать. Это дело частного соглашения двух сторон[359]. Далее зашел разговор о сокращении рабочего дня. «Что вы станете делать со свободным временем, если будете работать не более 8 часов? – ответил Николай. – Я, Царь, работаю сам девять часов в день, и моя работа напряженнее, ибо вы работаете для себя только, а я работаю для вас всех. Если у вас будет свободное время, то будете заниматься политикой; но я этого не потерплю. Ваша единственная цель – ваша работа»[360]. Ответ царя может показаться жестким, но именно так, без всякого заигрывания с массой, и должна была ответить верховная власть, когда на дальневосточных границах империи шла война.
«Знаю, что нелегка жизнь рабочего, – говорил царь рабочим. – Многое надо улучшить и упорядочить, но имейте терпение. Вы сами по совести понимаете, что следует быть справедливым и к вашим хозяевам и считаться с условиями нашей промышленности. Но мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах – преступно. …В попечениях моих о рабочих людях озабочусь, чтобы все возможное к улучшению быта их было сделано и чтобы обеспечить им впредь законные пути для выяснения назревших их нужд. Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их. Теперь возвращайтесь к мирному труду вашему, благословясь, принимайтесь за дело вместе с вашими товарищами, и да будет Бог вам в помощь»[361].
Ни одна теория управления, никакая обществоведческая наука сама по себе не могла дать царю инструкцию по управлению страной. Здесь требовался постоянный синтез высшей математики, гуманитарных наук и богословских знаний. Николаю приходилось изо дня в день анализировать и связывать между собой микро– и макрогосударственные процессы, просчитывать их влияние на внутреннюю жизнь подданных страны. В столь необъятном круге дел и забот, да еще при остром недостатке хороших исполнителей, даже при святом царе государственное управление было обречено на просчеты и сбои.
