В то время больницу партизанского района опекало Общество взаимопомощи, а все направления на лечение больных подписывал председатель народно-революционного правительства. Упомянутое общество имело право консилиума и приняло решение делать операции всем без исключения, если они получали огнестрельную рану с поражением в кости. Не было, к сожалению, у нас лекарств, не было средств порядочного медицинского обслуживания, поэтому было принято столь радикальное решение.
Чан Ун Пхо смастерил скальпель из заводной пружины и ампутировал ногу у Ли Ын Мана. Став инвалидом, он не мог больше участвовать в партизанских операциях. Поэтому после выписки из больницы некоторое время пребывал в доме Рян Сон Рёна поблизости от больницы, где за ним ухаживала мать Рян Сон Рёна.
Теперь Ли Ын Май ездил на белой лошади, которую я ему подарил. Жизнь партизана в оружейной мастерской стала более сносной, даже радостной.
Вскоре у меня появилась еще одна белая лошадь. На этот раз она была трофейной, отбитой у японцев. Ее мы взяли в бою в Дахуангоу, разгромив войсковую часть оккупантов. Сохранилисьеще ветераны антияпонской борьбы, которые, вспоминая об этой лошади, утверждают, что мы взяли ее в бою под Чжуаньцзяолоу. Но я не собираюсь спорить. Разве дело в том, где мы ее захватили? Главное состоит в том, что к нам в качестве трофея попала лошадь, на которой ездил японский офицер. Это была безукоризненная строевая лошадь, которая сразу же привлекала к себе внимание всех, кто ее видел.
Помнится, тогда мы устроили засаду. Японский офицер — хозяин этой белой лошади, к его великому несчастью, был в числе первых целей, по которым мы открыли огонь. Сраженный пулей, он кубарем покатился со спины лошади. Но тут произошло чудо. Белая лошадь, потерявшая хозяина, странное дело, не вернулась к себе, а пустилась бежать прямо по крутому склону горы, туда, где расположился КП нашего отряда.
Появление белой лошади встревожило моего ординарца Чо Валь Нама — как бы из-за этого наш командный пункт не стал объектом удара противника. Он не раз пытался отогнать лошадь в сторону большака, бросая в нее кусками дерева и гильзами, но беглянка не ушла к своему хозяину, а упрямо шла в нашу сторону. А затем остановилась, как вкопанная.
— Нехорошо прогонять животное. Она же не хочет идти к своему старому хозяину, упорствует. Нельзя оказывать столь холодный прием с нашей стороны! — упрекнул я ординарца. Затем подошел к лошади, потрепал ее гриву.
— Что вы делаете? Враг же сосредоточит удар по нашему командному пункту! — испуганно закричал ординарец, пытаясь закрыть меня своим телом от пуль противника.
— Сейчас врагам не до нас, — засмеялся я. — Посмотри-ка, как они бегут — дай бог ноги!
Таким образом лошадь оказалась в качестве трофея в нашем партизанском отряде.
С самого начала бойцы стремились разглядеть что-то таинственное в том, что лошадь японского офицера столь упрямо стремилась перебежать к нам,
— Это животное, видно, чувствует, где корейцы, а где японцы. Узнав, где находятся корейцы, лошадь решительно перешла на нашу сторону.
Так говорили бойцы, по жетону определившие, что лошадь — родом из Кенвона (Сэпер). Другие же выдвигали еще более «достоверные» доводы, оправдывая поведение лошади:
— Японский офицер, видать, всегда жестоко обращался с ней. Если бы не так, она бы не перешла к нам, едва только свалился с седла ее хозяин!
При возвращении в Мацунь с поля брани мы вручили трофейную лошадь одному китайскому старику, чтобы он пользовался ею как тягловой силой. В Цзяньдао широко использовали во время полевых работ не только волов, но и лошадей.
Вскоре после этого старик-китаец пришел к нам и вернул обратно лошадь: «У нее, — говорит китаец, — ноги слишком тонкие и слабые, поэтому нельзя использовать ее как тягловую силу. К тому же она норовистая, привередливая, не подпускает к себе близко. Ее ни укротить, ни подчинить невозможно».
— Что бы то ни было, но этой лошади суждено жить вместе с нами! — говорили мои товарищи.
Беспокоясь о том, что у меня к тому времени обострилась болезнь ног, они предлагали мне ездить верхом, предупреждая: «Наша партизанская война не кончится за один-два года. Так и будешь мучиться с больными ногами, а можешь совсем остаться калекой».
Действительно, в то время болезнь сильно мучила меня, всякий раз была серьезной помехой, когда мы совершали поход. Вероятно, она возникала из-за того, что я с детства много ходил пешком. В период моей деятельности в Гирине ездил порой на поезде или на велосипеде, но в Ванцине, находящемся в постоянной блокаде, нельзя было пользоваться такими благами. Надо было проделывать в день десятки, а то и сотни ли, причем совершая форсированный марш по горным грядам. Такая деятельность в партизанском районе была для меня с больными ногами физическим мучением.
Но и на этот раз я не согласился с предложением товарищей оставить у себя лошадь.
После этого они созвали партийное собрание, на котором приняли решение: с такого-то числа товарищ Ким Ир Сен обязан ездить верхом. Этим же хитроумным решением и командира батальона Рян Сон Рёна тоже обязали ездить верхом. Видать, был заранее учтен тот факт, что если будет решено, чтобы только один я ездил верхом, то от меня последует категорический отказ.
Мне ничего другого не оставалось делать, кроме как повиноваться — ведь это же было решение организации. А в тот день, когда нам впервые пришлось сесть на лошадь, стоявшие рядом товарищи от радости даже захлопали в ладоши.
В коневодческом журнале было записано: «Кенвонское конное ведомство по обучению строевых лошадей». Да, это была вышколенная, стройная лошадь. Порой она принимала пепельный цвет с матовым оттенком, а порой становилась белой, как снег. А ноги у нее были такие тоненькие, как у верховой лошади для скачек. Поэтому когда она мчалась, то напоминала летящую стрелу.
На этой лошади я ездил года два. На ней я ходил в бой, а порой забирался в дремучие девственные леса, куда не ступала человеческая нога. Лошадь вместе с хозяином испытывала все и всякие трудности. Не оттого ли она так часто представляется в моем воображении, заставляя меня впасть в лирические воспоминания.
Каждый новый день начинался у меня с ухода за лошадью. Вставал рано утром, гладил по голове лошадь, чистил веником от пыли. Конечно, вначале у меня не было ни опыта, ни умения заниматься этим делом. Пришлось вспомнить, как мой дед в Мангендэ чистил веником бока смирно стоявшего вола. Ухаживая за лошадью, я следовал примеру деда.
Однако каждый раз, как только веник прикасался к ее бокам, лошадь убегала от меня. Когда я возился с лошадью, по дошел ко мне старик Ли Чхи Бэк и дал мне металлическую скребницу. Будешь, говорит, скрести этим спину лошади и тогда все будет в порядке. Так я сделал — лошадь покорно стояла, упершись ногами в землю.
