Крупные события, связанные с бегством папы, отразились и на окружении Гуса. Папские стражники покинули тюрьму, и епископ, которому был поручен надзор над заключенным, обратился к кардиналам за дальнейшими указаниями; но во всеобщем смятении никто не знал, что надо делать, и даже коллегия кардиналов не хотела принять ключи от тюрьмы Гуса, так что он некоторое время вообще находился без охраны, о чем Гус догадался лишь потому, что никто не являлся в камеру и не приносил ему пищу. В конце концов кардиналы передали ключи… Сигизмунду!
И вот Гус очутился в руках Римского короля — человека, который когда-то обещал ему защиту и гарантию свободы. Хлум и пан из Дубы тотчас обратились к Сигизмунду с настоятельной просьбой немедленно открыть двери тюрьмы Гуса.
И действительно, вечером 22 марта тюремные двери открылись. Но вошли в них не друзья Гуса, которых он ждал с минуты на минуту, а многочисленные вооруженные стражники; они вывели узника на берег Рейна, где уже стояла на якоре приготовленная лодка. Когда все погрузились, она поплыла по течению в ночную тьму. Еще до рассвета лодка пристала к берегу, над которым высился замок епископа констанцского Готтлибен.
Там, в высокой башне, и был заключен Гус, с этой минуты совершенно отрезанный от мира. Связь с волей стала невозможной, ибо прежних приветливых надзирателей сменила суровая военная стража, с которой немыслимо было договориться.
Одиночество Гуса стало теперь полным.
Сигизмунду и в голову не приходило действительно освобождать Гуса. Собираясь со временем наследовать королю Вацлаву, он вовсе не желал, чтобы в Чехии жил такой опасный человек, причиняющий постоянные беспокойства и затруднения, кроме того, Сигизмунд знал, что, защищая Гуса, он раздражит кардиналов, которые сейчас больше чем когда-либо были полны решимости продолжать заседания собора.
Но кардиналы тоже намеревались довести до конца процесс Гуса. Допросы были окончены, и следователи передали дело в комиссию по делам веры, чтобы та, рассмотрев материал с богословской точки зрения, подготовила бы выводы для окончательного судебного разбирательства. Во главе этой комиссии был поставлен кардинал д’Айи.
Когда чешские паны, жившие в Констанце, убедились в тщетности своих усилий добиться помощи от Сигизмунда, они отправили срочных гонцов в Чехию и Моравию с просьбой помочь Гусу дипломатическим путем.
По инициативе земского гетмана Моравии, пана Лацека из Краваржей, 8 мая 1415 года в городе Брно собрались моравские дворяне, которые решили послать Римскому королю грамоту протеста. В грамоте моравские дворяне, напомнив Римскому королю его гарантии Гусу, писали: «Мы слышим и с трудом верим тому, что затрагивает честь Твоей Милости, милостивого наследника нашей короны и государя. И мы надеялись, что Твоя Милость соблаговолит обдумать, как сделать, чтоб охранная грамота сохранила силу свою… Теперь же, по слухам, после бегства папы, Гуса перевели в суровейшую темницу и противно христианским законам сковали ему руки и ноги так, что не может он добиться никакой справедливости, а сего и язычники не учинили бы». В заключение моравские паны призывали Сигизмунда «избавить справедливого человека от жестокого заточения и выслушать его публично, да не бесчестить его так коварно, втихомолку, нарушая закон, право и охранные гарантии!» Четырьмя днями позднее подобный протест принял и общий сейм Чехии и Моравии. Это послание чешско-моравского дворянства, скрепленное двумястами пятьюдесятью печатями, было срочно отправлено Сигизмунду. Аналогичный протест выразили на заседании всего собора и чешские дворяне, присутствовавшие в Констанце, их поддержали поляки.
Все это в конце концов заставило собор согласиться на выполнение обещания, данного Сигизмундом чехам в Констанце: Гусу было разрешено выступить публично, был установлен и день выступления — 5 июня. Такое решение было принято главным образом ради Сигизмунда как будущего повелителя Чешского королевства.
Дня за два до этого Гуса перевезли из готтлибенской темницы обратно в Констанц, во францисканский монастырь[29], в трапезной которого ему назначено было выступать. Он знал уже, что наступает решающий день, которого он так добивался, на который направлены были все его мысли и надежды последних месяцев.
Во францисканской тюрьме для него сделали многие послабления и кормить стали лучше — ведь ему предстояло выступить перед людьми, а все должны видеть, как человечно обходится церковь со своими противниками.
Так 5 июня 1415 года магистр Ян Гус впервые предстал перед отцами собора.
Первое заседание 5 июня носило странный характер. В зал не был допущен никто из друзей Гуса; из-за дверей они слышали лишь однообразные и бесконечные чтения обвинений и показаний свидетелей да еще крики возмущения, раздававшиеся сразу, как только Гус собирался заговорить. «Слушание» превратилось в «заглушение». Только когда его выводили из зала, друзья могли обменяться с ним несколькими словами. Под свежим впечатлением только что вынесенного — всех этих окриков, оскорблений, клеветы и унижения, на которые не поскупились его судьи, он воскликнул при виде друзей: «Не стыдитесь за меня!» Те тотчас стали уверять его, что никогда и не подумали бы об этом. Но Гус уже и сам опомнился и с улыбкой сказал: «Знаю, знаю».
Бешеная травля, какой подвергся Гус на этом заседании генерального комитета собора, не поколебала его. Оставалось лишь одно: отложить дело в надежде, что если оно не удалось в первый раз, удастся позднее. Гус приветствовал такую отсрочку, он рассчитывал, что за это время его друзьям удастся склонить Сигизмунда к тому, чтобы он добился для Гуса настоящего «слушания».
Продолжение «слушания» последовало 7 и 8 июня.
На этот раз оно проходило уже не «при закрытых дверях». Присутствовали и сопровождавшие Гуса чехи. В числе их находился бакалавр Петр из Младоневиц, который подробно записывал для себя все, что он видел и слышал, начиная с того самого дня, когда выехал с магистром из Чехии. Разбор дела Гуса генеральным комитетом собора записан особенно подробно — нет сомнения, что Петр из Младоневиц не только был очевидцем его, но и делал заметки прямо во время заседания.
К удивлению многих, Сигизмунд принимал участие в обоих заседаниях. Очевидно, это была еще одна уступка грозным требованиям, прозвучавшим в грамотах протеста чешско-моравских дворян.
Допросы, производимые в течение обоих дней, основывались на показаниях свидетелей как пражских, так и констанцских и на выдержках из книг Гуса; тот и другой материал готовила следственная комиссия. Прежде всего рассматривались богословские вопросы о том, например, остается ли во время мессы хлеб хлебом или же превращается в тело господне. Гуса снова обвиняли в том, что он защищал Уиклифа и одобрял его. Конечно, весь «разбор» снова свелся главным образом к перечислению жалоб и обвинений, и как только Гус делал попытки дать объяснение или выступить в свою защиту, в трапезной раздавались крики возмущения и угрозы со стороны его врагов, так что Гус даже заметил с горьким презрением: «Я надеялся на большую честность, большую доброту и порядок в этом собрании, чем это имеет место здесь».
