Допросы, производимые в течение обоих дней, основывались на показаниях свидетелей как пражских, так и констанцских и на выдержках из книг Гуса; тот и другой материал готовила следственная комиссия. Прежде всего рассматривались богословские вопросы о том, например, остается ли во время мессы хлеб хлебом или же превращается в тело господне. Гуса снова обвиняли в том, что он защищал Уиклифа и одобрял его. Конечно, весь «разбор» снова свелся главным образом к перечислению жалоб и обвинений, и как только Гус делал попытки дать объяснение или выступить в свою защиту, в трапезной раздавались крики возмущения и угрозы со стороны его врагов, так что Гус даже заметил с горьким презрением: «Я надеялся на большую честность, большую доброту и порядок в этом собрании, чем это имеет место здесь».
Но тут на него набросились с жалобами, что он повинен в «изгнании» немцев из Пражского университета, что тем самым он «погубил» университет и что в Констанц он приехал не по своей воле, как он постоянно хвалится, но будучи вызванным на суд.
Этого не мог уже стерпеть Ян из Хлума и с возмущением крикнул на весь зал, что эго ложь, ибо магистр Ян мог спокойно и в полной безопасности остаться в Чехии и жить там сколько угодно; он сам, Ян из Хлума, хотя он всего лишь один из мелких и бедных чешских дворян, «отважился бы целый год укрывать Гуса от любых сил, но в Чехии есть и более могущественные паны, которые почитают магистра и не поколебались бы защищать его в своих замках, даже против обоих королей (Чешского и Римского)!».
Заседание грозило превратиться в беспорядочное беснование, и только вмешательство Сигизмунда успокоило страсти.
Включившись в дебаты, Сигизмунд попытался объяснить характер своей охранной грамоты, доказывая, что ее цель достигнута, раз Гус предстал перед отцами собора для «публичного слушания» — ведь именно этого хотел Гус. Затем король обратился непосредственно к нему: «Мне, как и кардиналам, ничего не остается больше, как призвать тебя, оставив упрямство, отдаться безоговорочно на милость собора. Ради меня, ради моего брата, ради королевства Чешского, собор примет тебя милостиво и наложит на тебя не слишком тяжкую эпитимию [30]. Если же ты будешь упорствовать — отцы собора найдут, как с тобой поступить».
После этого король с угрозой заявил, что никогда не стал бы спасать еретика, а, наоборот, первый отправил бы его на костер. «Поэтому советую тебе еще раз: отдайся на милость, и как можно скорее, чтобы не навлечь на себя еще горшую вину!»
На это Гус повторил, что он явился в Констанц по своей воле, без принуждения и не для того, чтобы безрассудно настаивать на чем-то, а чтобы получить разъяснения, если он в чем-либо заблуждается.
Так и второе «слушание» закончилось неудачно для церковных обвинителей.
Следующий день был посвящен разбору сочинений Гуса. Гусу пришлось жестоко бороться почти за каждое слово своего учения. Он доказывал, что сознательно или невольно, но выдержки из его книг часто были приведены неточно или что отдельные фразы, вырванные из текста, приобретают иной смысл, и все же между взглядами Гуса и точкой зрения церкви оставалось слишком много расхождений, и цитаты из его произведений снова вызвали гнев, крики и проклятия.
И как же было не возмущаться представителям могущественной и неприкосновенной церкви, когда они слышали слова Гуса о том, что сам папа, не исполняющий заповедей божьих, — антихрист, все грешные священники недостойны того, чтобы их слушали. При этом д’Айи не забыл указать на одно из самых опасных прегрешений Гуса, состоявшее в том, что подобные «еретические» взгляды он без колебания возвещал народу. Что это, как не удар по самой церкви и попытка разрушить ее здание?
Всем этим Гус затрагивал самую основу не только церковного, но и всякого авторитета вообще. И умный д’Айи не упустил такого случая, чтобы еще больше возбудить гнев Римского короля против своей жертвы. Когда Гус признался в своем убеждении, что «папа, епископ или священник, живущий в смертном грехе, не является папой, епископом или священником перед Богом», д’Айи быстро спросил: «А король, который грешит?» — «Да, — ответил Гус, — также и король, который живет в смертном грехе, не является в глазах Божьих подлинным королем».
Победоносно взглянул д’Айи на Сигизмунда, но тот как раз беседовал с одним из своих придворных и не слышал, о чем идет речь. Однако кардинал-прокурор не отказался от своей мысли: он обратил внимание Римского короля на то, что сейчас разбирается очень интересный вопрос, и заставил Гуса повторить его слова. И Гусу, который прекрасно видел ловушку, оставалось только подчиниться. Весь зал замолк в напряжении, ожидая, что ответит Сигизмунд. Но, к великому всеобщему разочарованию, Сигизмунд только ухмыльнулся и сказал: «Ян Гус, кто же живет без греха?» Случайно или, может быть, в результате минутного настроения вместо оскорбленного императора в нем заговорил циничный светский человек. Тогда, чтобы спасти положение, д’Айи сам обрушился на Гуса: «Мало тебе того, что ты своими сочинениями и своим учением порочишь духовное сословие? Теперь ты хочешь подрывать и основы королевства и свергать королей с их тронов?»
Впрочем, обвинению представилось еще много случаев выставить Гуса в роли еретика и опасного мятежника. Поводом к этому послужил, например, взгляд Гуса на церковь как на невидимое сообщество тех, кому предуготовано спасение души с Христом во главе; присутствовавшим «видимым» представителям церкви это показалось нападкой на них самих. А Гус осмелился даже поставить под сомнение сам принцип папства, совершенно логично заявляя, что ведь существование церкви не прекратилось, хотя именно этот собор только что сместил «единственно законного» папу Иоанна XXIII.
Еще одной причиной возмущения была апелляция Гуса к Христу, что, собственно, перечеркивало всю систему инстанций церковного суда. Или точка зрения Гуса, что неправильно карать еретика смертью. «Еретика, — заявлял Гус, — следует мягко и с любовью к Богу убеждать выдержками из Священного писания и разумными доводами, как это делал св. Августин». В ответ тотчас поднялся шум: присутствовавшие кричали, что Гус говорит так из страха, желая избежать смертного приговора. Но настоящую бурю вызвала фраза Гуса, что «слепое послушание церкви — не что иное, как человеческая выдумка священников, которая противоречит Священному писанию».
Однако самый бешеный взрыв негодования вызвали известные взгляды Гуса на имущество и собственность, право на которые он признавал только за праведниками. «Но каждый, кто владеет собственностью, хотя живет во грехе, — вор».
