— Братцы-ы! Погибаем! Погиба-а-аем! Пишем резолюцию! Люди умирают, а резолюции остаются!!!
«Одиссея» шла с огромным успехом, достать на нее билеты было невозможно — после первых спектаклей все распродали надолго вперед. И это понятно: пьеса Эрдмана и Масса сценична, постановка Смолича блистательна, музыка Дунаевского свежа и своеобразна, диалоги действующих лиц веселы и остроумны.
Авторы «Одиссеи» учли главный закон жанра «перелицовок» — древние мифы и историю осмыслял со своей колокольни современный мещанин и обыватель, причем черты мещанина образца 1929 года были выявлены четко и остроумно. Кроме того, проведя некоторые аналогии, можно было вволю посмеяться над извечными проявлениями человеческой глупости, чванства, мелкого буквоедства. «Одиссея», как и прочие произведения такого жанра, не претендовала на то, чтобы стать разящей социальной сатирой. Ее можно было бы назвать одновременно и комедией нравов и комедией положений, поставленной по сценическим законам мюзик-холла.
«Одиссея» продержалась на сцене два месяца. 29 декабря 1929 года прошел последний спектакль. Как вспоминает Березов, расставаться со спектаклем и ему и Черкасову было жаль…
С 30 декабря в течение недели в мюзик-холле шла концертная программа «Аттракционы в действии». В ней Черкасов, Чирков и Березов снова исполняли свой танец. Чиркову трудно было совмещать вечерние выступления с работой в ТЮЗе, и вскоре его заменил новый Паташон — артист Клейман.
Театральная пресса продолжала относиться к мюзик-холлу прямо-таки кровожадно, и можно было только удивляться, как это он еще продолжает влачить свое «бесполезное» существование. Чуть ли не каждую неделю вопрос ставился ребром: нужно ликвидировать мюзик-холл. Тот же, кто признавал за мюзик-холлом право на временную отсрочку конца, призывал его «повернуть на 180°», «обновиться», «оздоровиться» и т. д. Но как это сделать? Рецептов никто не давал.
И тогда Ленинградский мюзик-холл попробовал бороться с собой своими собственными силами. Была создана так называемая «обследовательская бригада», в которую вошли лучшие работники и общественники мюзик-холла: Барбетти, Липкин, Голованов, Дунаевский, Черкасов. Тщательно изучив и проанализировав работу мюзик-холла, все пять членов бригады пришли к единому мнению о необходимости серьезных изменений. Со своими выводами бригада ознакомила руководство мюзик-холла и через журнал «Рабочий и театр» общественность города: необходим коренной пересмотр репертуарной линии театра, «насыщение репертуара злободневным советским содержанием»; одним из важных условий успешной работы должен стать постоянный контроль общественности. От самих работников мюзик-холла требуется не только безукоризненное выполнение своих обязанностей, но и «ударный темп работы», соблюдение договора о соцсоревновании.
…70 человек, пришедшие днем И мая на конференцию ЦУГЦа, в огромном и пустынном зале мюзик-холла казались жалкой горсточкой. В ленинградскую систему ЦУГЦа входили цирк, театр сатиры и мюзик-холл с общим числом работников в 750 человек. Если учесть, что на конференцию посылали одного делегата от каждых пятерых человек, то сейчас в зале должно было бы присутствовать 150 делегатов. Явилось меньше половины.
Конференция шла вяло. Ничего нового выступающие не говорили — делились своими местными бедами, на что-то жаловались: кого-то обделили, где-то недодали… Оживление в зале началось, когда на трибуну поднялся один из делегатов мюзик-холла и начал рассказывать о его достижениях. В зале послышались смешки, хотя оратор говорил вполне серьезно. По его мнению, в прошедшем сезоне мюзик-холл добился успехов сразу в двух направлениях: во-первых, «почти изжито пьянство», а во-вторых, среди работников мюзик-холла в настоящее время «мат уже не играет доминирующей роли…».
— На кулаки перешли? — ехидно спросили из зала.
Оратор машинально кивнул, раздались жидкие аплодисменты. Незадачливый делегат смущенно заявил, что, правда, есть и недостатки в работе — вот «договор о соцсоревновании особенных результатов не дал…».
Николаю Черкасову, пришедшему из чистой, «высокогорной» атмосферы ТЮЗа, нравы, царившие среди большинства работников эстрады, казались дикими, несовместимыми с понятием о советском артисте.
Черкасов поднялся на трибуну одним из последних. Слушали его внимательно, заинтересованно, потому что говорил он о наболевшем, о том, что волновало и его самого, и других артистов, всерьез думающих о дальнейших путях советской эстрады. Почему масса работников искусства так инертна в политическом отношении? Почему на общественную работу смотрят как на тяжелую и бессмысленную повинность, которую нужно волей-неволей отбывать? Пора наконец понять, что нужно не только хорошо петь, танцевать или показывать фокусы, но и уметь разбираться в текущих событиях. Без этого невозможно создать новое зрелище, близкое и необходимое советским людям. Необходимо бороться со всеми случаями пьянства, безнравственного поведения, хулиганства, еще нередких в среде работников эстрады.
Заканчивал свое выступление Черкасов рассказом об одном, к сожалению, типичном случае из повседневной жизни мюзик-холла.
— Один артист, — сказал он, — не будем сейчас называть его фамилию, регулярно избивает своего партнера за малейшую неудачу или ошибку, допущенную во время репетиции или исполнения номера на сцене…
Сидящие в зале не сразу заметили, когда Черкасов начал играть. Да, конечно, он мог и не называть фамилию распоясавшегося хулигана — многие из делегатов сразу поняли, о ком идет речь. Только в изображении Черкасова он совсем не был таким грозным, как его привыкли считать, а просто глупым, противным и смешным. Действительно, разве не противно и не смешно, когда здоровущий мужик, избивающий слабого человека, в ответ на увещевания говорит нахальным, нарочито писклявым голосом: «Не трогайте меня — я неврастеник». В зале хохотали безудержно.
Все той же весной 1930 года в Ленинград прибыл Московский мюзик-холл с программой «Аттракционы в действии», в Москву было отправлено ленинградское обозрение «С неба свалились».
В Москве артистов разместили в общежитии ЦУГЦа на Садовой улице, недалеко от мюзик-холла. Все общежитие занимало несколько небольших домиков, стоящих на месте нынешнего Театра кукол С. Образцова. (Кстати, Образцов в то время тоже выступал в мюзик-холле, исполняя «песенки с куклами».)
Черкасов и Березов поселились в одной комнате. Работали с утра до позднего вечера. Как всегда, летом открывалось много концертных площадок в садах и парках, работал Большой эстрадный театр в Парке культуры и отдыха имени Горького. С утра за исполнителями танца «Чарли Чаплин, Пат и Паташон» приезжала дежурная машина ЦУГЦа и целый день развозила их по разным концертам с одного конца Москвы на другой. А ведь помимо этого, они еще как-никак были заняты в спектаклях мюзик-холла. Лето, похожее на головокружительный аттракцион, промелькнуло в бешеном темпе.
