Но в дальнейшем Рамон не подвел — не выдал ни своего имени, ни заказчиков. Твердил о личной ненависти к Троцкому — о каком-то возмездии. Его осудили на двадцать лет, но только спустя многие годы и совершенно случайно сумели узнать его подлинное имя.
Я увидел Кобу на следующий день после сообщения о смерти Троцкого. Он просматривал западную прессу. Точнее — фотографии. На снимке в «Таймс» — перевязанная голова отца нашей Революции с закрытыми глазами.
Я вспомнил съезд партии в 1905 году. Восторг зала, приветствовавшего Троцкого на трибуне, и злость никому не известного грузина в зале…
Коба долго молчал, рассматривая газеты.
— Знаешь, Фудзи, будь он честен — он одобрил бы свою смерть. Ведь он мешал великому делу, о котором замечательно писал в своих книгах, — всемирному господству пролетариата. Нет, если бы товарищ Троцкий был честен, он сам себе раскроил бы череп. Но не захотел. Пришлось нам помогать Революции…
Он посмотрел на меня. Какое торжество было в его глазах! Теперь все вожди Революции лежали в могилах. Большинство — в безымянной могиле номер один. Крематорий в Донском монастыре уже принял тела Каменева, Зиновьева, Бухарина, Антонова-Овсеенко и прочих, кто так радовался в незабвенную ночь 1917 года в Смольном институте…
Остался один. Он сидел за столом, окруженный шкафами с книгами убиенных вождей. И о чем-то думал, попыхивая трубкой. От его зеленого френча, как всегда, пахло потом, но, повторюсь, никто никогда не смел ему сказать об этом.
Эйтингон не избежит обычной благодарности Кобы — его отправят в тюрьму во времена антисемитской кампании. Уже после смерти Кобы Эйтингона выпустят, чтобы… снова посадить и снова выпустить! Но так и не реабилитируют. И умрет воистину великий разведчик отпущенным на свободу преступником. Мне пересказали его шутку: «Только два звания у нас гарантируют тюрьму — еврей и генерал госбезопасности… Я умудрился быть и тем, и другим».
Итак, я впервые в жизни не захотел убивать. Когда мне исполнилось шестьдесят, я вдруг отчетливо понял: все! Впереди — семьдесят лет. Это конец.
Я никогда не задумывался над прошлым, над итогами жизни, ибо жил только настоящим. Сама моя работа скрывала мою жизнь. Я человек-невидимка. Мой след во времени можно будет отыскать лишь по крови. И эта его подлая фраза: «Убивать — это то, что ты умеешь лучше других»… Хотя точнее было бы сказать: «Это все, что ты умеешь».
Вот о чем я думал накануне самой страшной из войн человечества.
Война, ее начало и действия Кобы в дни перед войной не разгаданы до сих пор. Все, что я читал по этому поводу, далеко от истины.
Конец второй книги
Книга третья
Последняя загадка
Война, ее начало и действия Кобы накануне войны не разгаданы до сих пор.
Коба — подозрительнейший из людей, не доверявший даже собственной тени, этот вечный Фома неверующий — доверился Гитлеру?! Гитлеру, который только и делал, что беззастенчиво лгал, нарушал свое слово. Об этой слепой, глупейшей, необъяснимой вере Кобы вы прочтете в десятках сочинений. Прочтете и о том, как в результате этой веры Коба оказался преступно не готов к нападению, за что страна и заплатила миллионами жизней.
На самом деле все было куда сложнее… Однако по порядку.
В это время Коба редко звал меня. Слежка за мной продолжалась. Открытая, наглая — чтобы я о ней знал. Телефон грубо прослушивался. В воскресенье его попросту отключали — дескать, у нас выходной, и слушать тебя мы не можем. Мой кабинет на Лубянке Берия закрыл на ремонт, и я теперь сидел в Наркомате иностранных дел. Старый знакомец Молотов поручал мне какую-то рутинную, чиновничью работу. Когда я должен был выехать в Париж, мне с усмешкой объявили: «Иосиф Виссарионович очень любит, когда вы переводите ему иностранное кино, поэтому вам следует пока воздержаться от отъездов».
И когда неожиданно выгнали с работы жену, я начал действовать. Свое агентурное имя я закодировал по-новому. Его знали теперь только мои агенты. Я послал им сообщение: «Если нет известий от (далее шло новое имя), вся сеть должна лечь на дно…» Так что если меня отправят на тот свет, моя агентурная сеть автоматически выключится.
Заканчивался сороковой год, но меня не тронули. На Новый год Коба опять меня не позвал. В новогоднюю ночь мы с женой и дочерью посидели немного и в половине первого легли спать. Телефон мой отключили.
С улицы из телефона-автомата я позвонил Кобе — поздравить его. Но меня с ним не соединили.
В начале весны Гитлер принялся захватывать Европу. Напал на Норвегию и Данию…
Как сообщил Корсиканец, на рассвете в пятом часу министры иностранных дел Дании и Норвегии были разбужены немецкими послами. Заспанным министрам объявили, что Германия вынуждена защитить их от угрозы англо-французской оккупации.
Предупредили, что сопротивление бесполезно. В это время корабли и транспорты с погашенными огнями под английскими флагами уже подходили к норвежским и датским берегам.
Дальнейшее я прочел в газетах.
В Норвегии были захвачены один за другим порты Тронхейм и Норвик, немцы беспощадно топили корабли, оказывавшие сопротивление.
У Бергена подоспели на помощь англичане, атакой с воздуха отправили на дно немецкий крейсер. Однако уже к полудню крупнейшие порты и побережье в полторы тысячи миль были в руках немцев.
Правда, захватить Осло с моря немцам не удалось, старинная крепость потопила другой немецкий крейсер и полторы тысячи немецких моряков.
Осло захватили немецкие десантники. После беспощадной бомбардировки небо расцвело парашютами. Десантные группы высаживались с самолетов прямо на крыши укреплений…
Но норвежский король упрямо не хотел сдаваться. Он бежал в горы вместе с правительством и призвал народ к сопротивлению. В одну из редких тогда встреч с Кобой я переводил ему статью из «Таймс». В ней рассказывалось, как немецкие самолеты превратили в горящие обломки деревню, где, по их расчетам, находился король. На самом деле он вместе с правительством отсиживался в горах, в лесу. На этом лесном заседании кабинета король сказал: «Если правительство сочтет нужным принять немецкие условия капитуляции, чтобы избежать войны, в которой нашей молодежи придется отдавать свои жизни, тогда мне придется отречься. Ибо согласиться сотрудничать с врагом я не могу».
Коба выслушал и промолчал.
В следующий раз я увидел Кобу через пару месяцев.
