Жизнь там шла приятно, особенно для детей, которые могли играть со всеми животными в поместье Родса. На холме жили львы, Алиса и Джамбо, их рык по утрам служил сигналом к подъему. Загон с зебрами, где жили и страусы эму, — пологий склон в десятки акров — находился прямо за «Гнездышком». Зебры постоянно играли в войну, как Львы и Единороги на королевских гербах; цель заключалась в том, чтобы схватить зубами переднюю ногу противника ниже колена, не давая ему вырваться. Если они хотели уйти, их не могла удержать никакая ограда. Мыс Джеймсоном однажды видели, как семейство из трех зебр возвращалось с прогулки. Путь им преграждали толстые деревянные столбы с рядами туго натянутой проволоки, но под нижним рядом была канавка. Папа опустился на колени, подсунул под проволоку морду до самого загривка, приподнял ее и прополз. Мама и малыш последовали его примеру. Старая лошадь газонокосильщика решила, что может тоже убежать, но лишь уперлась толстым задом в один из столбов и время от времени оглядывалась, удивляясь, что он не поддается. Это было, как сказал Джеймсон, полной аллегорией бура и британца.
В другом загоне возле дома жил плюющийся гуанако, его отличительную черту дети поняли быстро. Но их маленькие гости не знали о ней, и однажды им предложили встать возле ограды и поднять шум. Остальное можете вообразить.
Но самым интересным нашим гостем был самец куду высотой около метра восьмидесяти сантиметров. Он перепрыгивал через двухметровый забор нашего персикового садика, зацеплял громадными закруглениями рогов ветвь с плодами, рывком отдирал ее, поедал персики, выплевывая косточки, переносился через проволоку, словно туча, и поднимался на склон Столовой горы. Однажды возвращаясь после ужина, мы увидели этого куду возле нижней части сада, казавшегося гигантским в лунном свете, и обошли его стороной, набирая в обувь теплой красной пыли, так как знали, что сторожа несколько дней назад всадили ему в круп заряд мелкой дроби, потому что он преследовал чью-то кухарку.
Сопровождал детей на прогулках бульдог — Джамбо — ужасающей внешности, все кафры[215] неизменно уступали ему дорогу. Существовала легенда, будто он однажды вцепился в туземца, и когда его оторвали, пасть была волна мясом несчастного. Джамбо обычно лежал возле дома и униженно взвизгивал, если кто-то наступал на него. Дети кормили пса булочками с изюмом, потом, вспомнив, что изюм плохо переваривается, выковыривали ягоды из его коренных зубов, при этом он старательно раскрывал челюсти, с которых капала слюна.
Одну зиму членом нашей семьи был львенок. Мать, Алиса, хотела сожрать его после рождения, малыша отгребли метлой от ее бока и принесли в «Гроте Шиур», где, несмотря на то что о нем, пусть неохотно, но заботилась приемная мать — собака (у него, разумеется, были кошачьи когти), он чахнул. Моя жена намекнула, что львенок, если за ним ухаживать, может выжить. «Отлично, — сказал Родс. — Я велю принести его в «Гнездышко», можете попытаться». Львенок прибыл вместе с конурой из рифленого железа и приемной матерью. Последнюю жена прогнала; купила толстые шоферские перчатки, самую большую детскую бутылочку и стала из нее кормить его. Львенку это очень нравилось, он не прекращал сосать соску, пока бутылочка не оказывалась пустой. Потом по его животику хлопали, дабы убедиться, что он полон, и малыш засыпал. Так он жил и рос в своей конуре, подходить к ней детям запрещалось, чтобы их ласки не причинили ему вреда.
Когда львенок стал величиной с большого кролика, у него прорезались зубки, и он стал издавать похожие на кашель звуки, принимая их за рычание. Впоследствии у него обнаружился рахит, и меня отправили в Кейптаун за советом к ветеринару. «Слишком много молока, — сказал ветеринар. — Давайте ему бараний бульон из хорошего мяса, не замороженного». Львенок сперва отказался лакать его из блюдца, но согласился лизнуть с пальца жены, ободрав при этом ей кожу. Его наказали и оставили наедине с блюдцем, чтобы научить вести себя за едой. Он всю ночь скулил, однако наутро лакал бульон с жадностью и вскоре исцелился от своего недуга. В течение трех месяцев львенок жил у нас вольно, непрестанно что-то ворчал, разгуливая по дому или по саду, где гонялся за бабочками. Я обратил внимание, лежал он на веранде, вытянувшись точно с севера на юг, лениво оглядывая всю Африку до конца, — всегда слегка отчужденный, но послушный детям, ходившим тогда почти раздетыми. Собираясь в Англию, мы вернули его в превосходном состоянии, тогда он был величиной с бультерьера, только чуть пониже. Родс и Джеймсон находились в отъезде. Львенка посадили в клетку, кормили, как и его отца с матерью, не совсем оттаявшим мясом, испачканным в песке на полу клетки, и вскоре он сдох от колик. Но Салливан, или М’Слибаан на матабельский манер, подходящий его матабельскому происхождению, всегда почитался наряду со многими другими добрыми призраками, обитавшими в «Гнездышке».
Львы как домашние животные после того, как им исполнится полгода, небезопасны; однако существует одно исключение. Какой-то джентльмен в глубине страны держал дома львицу, пока ей не исполнился год, затем при глубоких сожалениях с обеих сторон отправил ее в родсовский зоопарк. Полгода спустя он приехал туда с девочкой, не знавшей, что такое страх, вошел в клетку, и львица встретила его, ласкаясь, катаясь, мурча — чуть ли не плача от любви и радости. Разумеется, теоретически они с девочкой должны были погибнуть, но не получили ни царапины.
Во время войны по какой-то счастливой случайности водоснабжение у нас не было ограничено, а в нашей ванне можно было растянуться во всю длину. Помню, Гуинн, грязный, после проведенных в вельде месяцев, держался в отдалении, словно прокаженный («Слушай, мне нужно помыться — моя одежда лежит в саду. Нет, на веранде я не стал ее оставлять. Она ползает».) Приходили многие. Дети говорили: «Здесь всегда много грязных».
Когда Родс обдумывал будущую систему стипендий, он приходил к нам и размышлял вслух или обсуждал, главным образом с моей женой, финансовую сторону замысла. Это она высказала тогда мнение, что двухсот пятидесяти фунтов мало для студента, которому придется жить на них долгий оксфордский «учебный год». Поэтому Родс увеличил стипендию до трехсот фунтов. Моя помощь заключалась главным образом в составлении фраз; он был довольно косноязычен. Когда эта идея оформлялась — а ее нужно было знать, как преподнести — он часто обращался ко мне: «Что я хочу выразить? Сформулируй, сформулируй». Я формулировал, и если фраза не годилась, он перерабатывал ее, чуть опустив подбородок, пока она не начинала ему нравиться.
