— Что за слова у твоего передовика? — не унимался корреспондент, пристально всматриваясь в пожилое ли цо с бельмом на правом глазу.
— Матушка не наделила разумом. Какой с него спрос?
— То-то оно и видно, — наконец, угомонился корреспондент и попросил дать ему сводку об очистке семян для весеннего сева.
В канцелярию зашли еще несколько человек. Замерзшие от долгого пребывания на морозе, протягивая руки к печи они допытывались о том, когда откроется собрание. На то председатель, крупным почерком старательно дописывая какой-то документ, ответил, что откроется после чая, как только придут с работы скотники и доярки. Вскоре с мест встали председатель, корреспондент, счетовод, и все вместе ушли пить чай. Люди повели разговор о том, о сем. Они расспрашивали друг у друга, получают ли письма с фронта, говорили с сочувствием о тех, кому пришла похоронка. Невзгоды засухи, малые доходы, которые раздадут им к концу года — тоже не были забыты. Курили, беря друг у друга по щепотке махорки. Кто-то из них, к радости многих собравшихся, сказал, что сегодня забьют забракованную лошадку.
Федор Старший сидел среди этих людей. Он из табакерки, сделанной из кореньев березы, нюхал крепкий табачный порошок. Трудно сказать, слышит ли он разговор, идущий вокруг него. Только время от времени шевелятся черная полоска усов и густые брови.
К сидящим прибавились еще и те, которые очищают семена для сева. Чуть попозже зашли скотники и доярки. И как только пришли председатель, корреспондент и счетовод, начали собрание.
— Так, товарищи! — начал председатель. — Сегодня у нас большая радость. Наша славная Красная Армия под Сталинградом разбила миллионную немецкую армию. Часть уничтожила, часть взяла в плен. С такой же прият ной новостью для нас, членов артели колхоза имени Крупской, является письмо от командования части, где служит наш земляк Охлопков Федор Матвеевич II-й. От самого Федора также пришло письмо.
Люди оживились, раздались возгласы: "И вправду крупная победа", "Что-то не помнится, чтобы командиры нам писали"…
Рассказ корреспондента о великом сражении выслушали с большим вниманием, переспрашивая, если что непонятно. Оживление все нарастало. Дело понятное: они, эти истощенные постоянным недоеданием, изможденные тяжелой работой люди, всем нутром понимали, что от всех бед и невзгод избавит только конец войны и засухи. Их лица так и выражали одну истину: в победе их избавление. Григорий Кеппюн так и спросил: "Погоди, что это, войне конец?" Его прервал Егоров Василий, щуплый старик лет семидесяти с гладкопричесанными редкими седыми волосами. Он слегка кашлянул, взяв в одну руку шапку и рукавицы, а другой поглаживая бородку, серьезно спросил:
— Товарищ корреспондент, вы оказались человеком, привезшим нам хорошую новость. Спасибо вам за это. Кажись, мы на краю гибели были. Так ведь? Вы сказа ли, товарищ корреспондент, что у немца погибло и вдобавок ранено 700, еще в плен взято 300 тысяч. Сколько же теперь осталось у него войск?
Корреспондент прямого ответа не дал. От его долгих объяснений сидящие на митинге поняли, что нашим еще воевать и воевать. Слышали вздохи, негромкие голоса.
— Потише, товарищи, — председатель карандашом постучал по стакану. По второму вопросу слово имеет Василий Николаевич.
Счетовод встал, опираясь на костыль.
— Колхозникам нашей артели пришло письмо с Калининского фронта. Сейчас я его прочту.
— Это где Сталинград?
— Нет, Калининский — это другой фронт. Так, по слушайте.
Василий негромким голосом стал читать письмо, которое он вчера переводил весь вечер.
Люди снова оживились. "Здорово как", "Много же он ухлопал", "Самым неказистым из всех ушедших был, а смотри-ка"" "И наши стали фашистам дулю показывать". - слышалось отовсюду.
— Успокойтесь. — Василий вытащил из кармана второе письмо.
— Это он, сам Федор Младший, нам пишет.
"Здравствуйте, люди из моего села! Как живете, как у вас идет работа? Я на поле боя нахожусь больше года. За это время бой не прекращался ни на один день. Теперь мой труд — ежедневный бой. Ранен четырежды, раз получил контузию, несмотря на все это только раз был недолго в госпитале и здоровье хорошее. 5 декабря меня вызвали в штаб армии и вручили орден Красной Звезды. Это за то, что я снайпер. На фронте вступил в партию. Тогда я дал Родине свою вторую клятву бить фашистов, пока их не вышибем до единого. Как вы там нынче? Хорошо ли идет зимовка? Пишут ли другие фронтовики? Что о них слышно? Все это пишите с подробностями.
Враг не тот, что был раньше, заметно ослаб. А наша сила с каждым днем умножается. Крепитесь да трудитесь еще лучше, помогите Красной Армии всем, чем можете.
Желающий вам счастья и всех благ ваш Федор".
Оживление снова возросло.
— У меня вопрос, — раздался басистый голос и встал старик Егоров. Василий, когда он написал?
— 14 декабря отправил письмо.
— О, долго же оно шло. Тогда сейчас, может, он уже вторую награду получил? Добрый молодец, оказывается, он. Он наш Нюргун, наш избавитель от бед. Пусть ему сопутствует удача! — С этими словами старик сел с таким видом, будто высказал общее мнение.
Так, вдоволь поговорив, колхозники в конце концов решили отправить ответное письмо командиру Н-ской части гвардии майору Ковалеву и своему Федору Младшему. К вечеру они забили ту самую лошадь, о чем говорили перед митингом. Разделив меж собой по два килограмма, стали расходиться. Федору Старшему дали две доли. Он с приятной новостью и мясом, завернутым в куль, поспешил домой.
* * *
На землю этого аласа Эбэ Федор Старший ступил впервые сорок лет назад. С тех пор знает все его хорошие и худые дни. Алас был мелеющим озером. Тогда-то с выходом у берегов озера урожайных лугов, более зажиточные накинулись на эти новые угодия. Охлопковы — сын и отец — перекочевав с Таттинского улуса, жили года два в местечке Таппалах по речке Дадар у родственника и работали по найму у богача Огонер Ого.
Потом в год строительства на северном холме этого аласа церкви переселились на восточный склон аласа, где срубили себе небольшую избушку. Около дома раскорчевали лес и заимели пашню на три пуда, то есть около 0,4 десятины. Отец Маппый (Матвей Петрович) здесь повторно женился. Его женой стала вдовая дочь Номуйи Петра из соседнего наслега Мегино-Алданцев. Однако Охлопковым от плодородных угодий, вышедших вокруг обмелевшего озера, так ничего и не досталось. И они в поисках сенокосных угодий перекочевали на берег 'бурного своенравного Алдана. Там они снова поставили себе избу на самом берегу. Тут-то и родился первенец от второго брака Федор Младший. В год его рождения река Алдан во время весеннего половодья размыла свой берег и вместе с ним унесла их избу. Вторую избу они поставили уже за версту от берега. Матвей Охлопков, в пору женитьбы имевший две коровы, нажил до десятка голов скота, заимел несколько крохотных пашен, где сеял ячмень и разновидность ржи — ярицу. Все же он с женой так и не смог избавиться от неисчислимых нужд деревенской жизни. Из-за нехватки продуктов питания и одежды Федор Старший семь лет подряд вынужден был уходить зимой в Якутск на заработки. Из города выходил весной перед самой распутицей. Навьючив на себя 6–7 пудов, шел пешком 350 верст. После кончины матери Федора Младшего Евдокии он перестал ездить на заработки. Всяко было. Но вряд ли сыщется день, когда бы он не работал или не был по надобности на аласе Эбэ. Самые крупные постройки в селе Крест-Халь-джай — здания больницы и школы были сооружены при его участии. Когда отгремела гражданская война, был недолго ревкомом наслега. После объединения в артель этот алас шириной в полтора, длиной в три километра достался колхозу. На нем трудно найти место, где бы он не косил сено и пашни, где бы он не завязывал снопы. И за все эти годы он многое видел, узнал и радость, и горе. Но вряд ли когда-либо так сильно ощущал столь противоречивые чувства, как сегодня.
