Александр Королев - Святослав

Князь Святослав. Скульптор В. М. Клыков, Эскиз памятника, установленного в селе Холки Чермянского района Белгородской области. 2005 г.

Древнерусские мечи, найденные на месте предполагаемой гибели Святослава.

Костяная пластина с княжеским знаком Святослава из Белой Вежи (Саркела). Лицевая и оборотная стороны.

Памятник I Святославу в Киеве. Скульпторы О. Сидорук, Б. Крылов. 2003 г.

План южной стены Великого Преслава.

Болгарская армия царя Симеона преследует византийцев. Миниатюра Мадридского списка «Хроники Иоанна Скилицы». XII в.

Остатки крепостных стен Великого Преслава.

Византийская армия в середине X века. Миниатюра Мадридского списка «Хроники» Иоанна Скилицы.

Вверху: «русский плен на болгар»; внизу: приход Святослава к Дерестру (Доростолу). Миниатюры из «Хроники» Константина Манассии. XIV.

Святослав. Изображение из «Иллюстрированной хронологии истории Российского государства в портретах». 1909 г.

Святослав берет дань с болгар. Миниатюра Радзивиловской летописи.

Святослав на пути в Царьград. Скульптура Е. Л. Лансере. 1886 г.

Даже первое предложение 9-й главы и то составлено из нескольких источников. И если «внешняя Росия» – это вся днепровская Русь, то пояснение, данное Константином, что малоизвестный тогда Святослав – это сын «архонта Росии» Игоря, хорошо известного византийцам как раз по походу 941 года, особенно любопытно. Ведь это пояснение – данное, подчеркну, самим царственным автором, а не его русскими информаторами, – явно разделяющее «внешнюю Росию» и «Росию» Игоря, является отражением все той же традиции, помещающей владения русов в Приазовье, куда, согласно Льву Диакону, и отступил Игорь после поражения в морском сражении с ромеями. Маловероятно, что Игорь действительно выбрал этот путь для возвращения в Киев. Просто Лев, традиционно помещая русов на Боспоре Киммерийском, только сюда и мог направить русского князя. Однако представления о том, что русы когда-то жили в Приазовье, возможное сохранение здесь их остатков, вероятные связи с ними русов приднепровских – все это свидетельствует о том, что Киев имел в этом регионе свои интересы. Поэтому появление Святослава на Керченском проливе после разгрома хазарского Саркела, побед над вятичами, ясами и касогами вполне закономерно. Хотя и в этом случае нам не вполне понятны цели, которые преследовал князь, и неясны результаты, которых он добился.

Мы не знаем, кому принадлежали берега Керченского пролива в начале 60-х годов X века, владели ли Таматархой по-прежнему хазары или она находилась под совместным контролем Хазарии и Византии, стала ли уже самостоятельным городом. Соответственно, нам неизвестно, какие силы противостояли русам в городе и противостояли ли вообще. Впрочем, последнее несомненно – такие крепости легко не сдаются. Можно, конечно, пофантазировать и представить, как воины Святослава ворвались в город, рассыпались по его узким улочкам, начали врываться в домики, сложенные из саманного кирпича и покрытые камышом (или соломой, или камкой – морской травой), а сверху обмазанные саманной грязью. Наконец, описать, как город горел, как рухнула охваченная огнем башня-донжон… Но летопись молчит о взятии Святославом Таматархи, молчат об этом и иностранные источники. Археологические данные свидетельствуют, что примерно в это время город сгорел дотла. Но пожарище могло быть и результатом повторного утверждения (или только закрепления) здесь русской власти уже при Владимире Святославиче. Кстати, было даже высказано предположение, что город подожгли сами его защитники (по этой версии – хазары), которые, испугавшись приближения Святослава, покинули Таматарху и перешли на западный берег пролива – в Боспор (К-р-ц – Керчь), решив, что здесь они будут в большей безопасности{333}. Однако это маловероятно – с чего было бросать прекрасно укрепленную крепость, да и качество укреплений Боспора в этот период оценивается учеными по-разному. Одни авторы предполагают, что Святославом в Боспоре была снесена цитадель, другие относят ее разбор к концу IX века{334}. В целом, средневековая Керчь изучена пока археологами недостаточно. Известно, что греческая колония здесь возникла значительно раньше Гермонассы, называлась она Пантикапей. Со временем Пантикапей расширил свои владения и превратился в столицу Боспорского царства, просуществовавшего около пятисот лет. Именно этот период в жизни города до недавнего времени в основном и привлекал археологов. Памятуя о славном прошлом города, византийцы называли его Боспором, хотя овладевшие в VIII веке городом хазары, как мы знаем, именовали его «К-р-ц». Под этим названием («Корчев») знали его и на Руси. Неясно, кому принадлежал город в середине X века. Большинство историков, как и в случае с Таматархой, видят в Боспоре 960-х годов хазарское владение. Некоторыми авторами обращалось внимание на то, что стоявший в городе храм, известный как храм Иоанна Предтечи, не был разрушен в ходе тех бурных событий. Из этого почему-то следовал вывод, что укрепления города разрушили не русы Святослава (язычника), а какие-то «провизантийски настроенные элементы, которые воспользовались появлением русских дружин на берегах пролива для низвержения почти трехсотлетнего господства хазар в Таврике»{335}. Остается повторить еще раз, что мы не знаем точно, как пали и Таматарха, и Боспор, равно как и не знаем, переправлялся ли Святослав через пролив вообще. Но, независимо от этого, следует признать, что появление русов на берегу пролива и падение Таматархи изменили расстановку сил в Приазовье и Крыму. Святослав оказался в непосредственной близости от крымских владений Византии – фемы Херсон{336}. Перед ним открывалось весьма широкое поле для деятельности. Его потомки в конце X-XI веке, владея Тмутараканью, неоднократно пытались влиять на положение дел в Крыму как мирным, так и военным путем. Однако наш герой неожиданно покидает Керченский пролив и устремляется в Дунайскую Болгарию. Это имело для него роковые последствия.

«Если и имеется какое-либо из благ, приносящих пользу в жизни, то во всяком случае не меньше, а больше всего оказывает нам услуги, является необходимой и полезной история. Она вскрывает разнообразные и многоразличные деяния, которые возникают и естественным порядком, под влиянием времени и обстоятельств, и в особенности по произвольному решению лиц, занимающихся государственными делами, и учит людей одно одобрять и ставить себе в качестве образца, другого же гнушаться и избегать, чтобы не осталось в неизвестности и проводилось в жизнь все полезное и ценное и чтобы никто не делал попыток ввергнуть себя в ужасные и вредные начинания. Таким образом, история словно воскрешает или вдыхает новую жизнь в умершее, не позволяя ему погрузиться и исчезнуть в пучине забвения, и признана важнейшей среди всех полезных людям вещей» – так начал свою «Историю» придворный дьякон Лев, имевший репутацию человека образованного, «книжного»{337}. Ему было около сорока лет, и за свою жизнь он стал свидетелем правления пяти императоров Византии: Константина VII Багрянородного, Романа II, Никифора Фоки, Иоанна Цимисхия, Василия II. Лев Диакон повидал много необычайных и чудесных событий. Вспоминалось, как «на небе являлись устрашающие видения, случались ужасные землетрясения, разражались бури, проливались неистовые ливни, бушевали войны и по всей вселенной бродили вооруженные полчища, города и страны сходили со своих мест, так что многим казалось, будто наступает перемена жизни и к порогу приближается ожидаемое второе пришествие Бога-спасителя». Но среди этих «полных ужаса и достойных удивления» событий, умолчать, не поведать о которых в назидание потомкам было невозможно, особое место заняла русско-болгаро-византийская война конца 960-х годов. Ее описанию Лев Диакон посвятил шесть из десяти книг своей «Истории».

В 967 году, когда только завязывался очередной конфликт на Балканах, Льву было около шестнадцати лет (он вспоминал, что у него уже пробивалась бородка). Выходец из зажиточной провинциальной семьи, он был отправлен родителями из своего Калоэ, что на реке Каистр, во Фракисийской феме («прекрасное местечко в Азии»), в Константинополь учиться. Императором ромеев был тогда Никифор Фока, потомственный воин, неоднократно побеждавший арабов, завоеватель Крита. За несколько лет до того, как Лев прибыл в столицу империи, скончался погрязший в разврате и роскоши 25-летний василевс Роман II, оставивший двух маленьких сыновей – Василия и Константина. Про вдову Романа, красавицу Феофано, ловкую дочь трактирщика, очаровавшую падкого на всевозможные удовольствия сына императора-интеллектуала Константина Багрянородного, ходили нехорошие слухи. Всякое рассказывали про образ жизни, который императрица вела в юности. Говорили и то, что по ее совету Роман отравил отца, а затем, продержавшись у власти три с небольшим года, сам был отравлен женой, после чего «причалил к пристани смерти». Впрочем, злопыхатели могли излишне демонизировать красавицу. Из того, что она не любила свекра и свекровь, вовсе не следует, что ей был несимпатичен ее муж. Роман был молодым, красивым мужчиной, весельчаком и затейником. Если Феофано и была порочна, то молодой император явно превосходил ее испорченностью натуры. За шесть с половиной лет брака у супругов родилось пятеро детей (кроме двух вышеназванных царевичей еще и три дочери), причем за два дня до смерти мужа Феофано родила последнего ребенка – дочь Анну. Травить мужа ей было незачем. Может быть, стоит поверить в версию о том, что молодой василевс – страстный наездник – умер от внутренних повреждений, полученных во время бешеной скачки на охоте?{338} После его смерти Феофано хотела править сама, но не вышло. Никифор Фока поднял мятеж в войсках и, облачившись в царственное одеяние самодержца и воссев на горячего белого коня, украшенного царской сбруей и пурпурными коврами (царский цвет), въехал в Константинополь. Восторженно приветствуемый народом и вельможами, сопровождаемый патриархом, увенчавшим его главу царственной диадемой, Никифор вошел во дворец и занял царский трон. Немолодой вдовец, суровый солдат, он не смог устоять перед прелестями Феофано (она была моложе его более чем на 30 лет) и вступил с императрицей в брак. По Константинополю пошли разговоры о том, что их супружество нельзя считать законным, так как Никифор был восприемником детей Романа и Феофано и, следовательно, находился в духовном родстве с императрицей. Впрочем, злые языки замолчали, как только новый император выступил походом на Восток и начал крушить арабов. Сначала пали крепости Адана, Анаварза и еще свыше двадцати подобных им укреплений, затем Никифор взял Мопсуэстию и, наконец, Таре, казавшийся неприступным. В конце 966 года император вернулся в столицу и был вновь восторженно принят народом.