Выяснилось, что после ангины у меня возникло осложнение — системное заболевание — эритеманозозум, или узловой кожный ревматизм. Думаю, что если бы я обратилась в простую районную поликлинику, мне бы дежурный врач прописал аспирин три раза в день, на пятый день я была бы совсем здорова. А так я в течение года не могла ходить. Потом два раза в год Мацеста. Я кое-как встала на ноги. Но навсегда запомнила: медицина несовершенна. Врачам надо верить с опаской и не всегда.
Когда волею судеб трагедия дорожного происшествия с Дау ворвалась в мою жизнь и столкнула с профессорами медицины, мне было трудно найти с ними контакт, я им очень мало верила, сомнения терзали меня, но с этим никто не считался, ни медики, ни физики. Я оказалась права: так произойдёт, что именно тромбофлебит после насильственной выписки Дау из больницы (как я протестовала!) станет причиной рокового исхода.
После войны жизнь набирала темпы. Все наслаждались обретёнными миром и трудом. Послеродовой тромбофлебит приковал меня к постели. Узлы кожного ревматизма спустились в коленные суставы.
Как-то вечером Дау вошёл ко мне в спальню, торжественный, сияющий:
— Коруша, можешь меня поздравить с избранием в академики!
— Но ты не был членом-корреспондентом?
— И тем не менее я уже академик. Сейчас Абуша Алиханов мне сообщил интересные подробности. Перед голосованием за мою кандидатуру выступил сам президент Академии С.И.Вавилов. Он сказал: «Я не знаю, как остальным физикам-академикам, но лично мне стыдно, что я академик, а Ландау нет!». Ещё, Коруша, мне очень приятно было услышать, что за меня при тайном голосовании проголосовали все сто процентов. Я избран единогласно, а это не очень часто бывает.
Приняв шутливую театральную позу, он произнёс: «Вот какой у тебя муж!».
И я вспомнила, как ещё далеко до рождения Гарика Даунька с радостью сообщил мне:
— Коруша, учёный совет нашего института выдвинул меня в членкоры Академии наук. — И ты согласился?
— Да, конечно.
— А если я не хочу, чтобы ты был членом-корреспондентом? — Это почему?
— А хотя бы потому, что я выходила замуж за самого благородного профессора в нашей стране!
— Верно, из профессоров я самый благородный!
— Понимаешь, Даунька, я выросла в провинции, и в моем простом понимании профессор это очень много, а самый благородный профессор во всем Советском Союзе — мой муж! Дау, пойми, я говорю серьёзно, очень серьёзно. Ты — моя гордость. А что такое член-корреспондент Академии наук СССР? Во-первых, это очень длинный титул, но, главное, я не понимаю, что он значит. У нас в институте вечный членкор Дерягин. Но ведь тебя и Дерягина разве можно поставить в один ряд?!
— Коруша, что ты, конечно, нет! Но учти, членкор это три тысячи к зарплате.
— Нет, нет, нет! Я не хочу. Пойди и откажись.
— Коруша, ты это серьёзно?
— Да, Даунька, наглядный, квантово-механический! Очень, очень прошу, пойди откажись. Я была счастлива, когда Даунька отказался от членкорства. Я опасалась: высокие звания слишком ценит слабый пол, а Даунька слишком ценит красоту слабого пола. В те времена Дау ни в чем мне не отказывал. А сейчас он мне сообщил, что он академик. Радости я не почувствовала. Впервые я испытала страх его потерять. Кругом столько молодых, красивых девушек, а у меня болезнь — мои ноги не ходят. Кожные эритемные узлы поразили мои коленные суставы. Что поделаешь! Так лечат именитые профессора.
— Коруша, ты совсем не радуешься, что я пролез в академики?
— Зайка, милый, у меня так болят ноги, — сказала я вслух. А про себя подумала: «Вот, вот, только этого мне сейчас и не хватало. Красивые девушки так падки на академиков, а я? Я уже не Юнона!».
Дау много работал, был очень весел, очень жизнерадостен, часто забегал ко мне, без конца наклонялся над сыном. Клацкая зубами, говорил:
— Я сейчас его съем, он очень круглый, очень аппетитный и, наверное, очень вкусный. Коруша, ты только посмотри, он сосёт на ноге большой палец. Ужас, Коруша, ведь он сломал палец, у него сгибается большой пальчик там, где нет сустава.
— Как нет? Ну, Дау, ты меня пугаешь, нормальный пальчик, нормально сгибается.
— Что ты, Коруша, вот посмотри!
Дау быстро сел на пол, снял туфлю и носок и, действительно, большой палец на ноге Дау сгибался только в ногтевом суставе.
— Даунька, так это у тебя патология.
Я продемонстрировала, как работают суставы большого пальца на ноге у меня. Дау был очень удивлён.
А медики в своём диагнозе приписали этот врождённый, ничего не значащий физический недостаток параличу каких-то мозговых центров. Недоумение профессоров, обнаруживших это явление, фотокорреспонденты зафиксировали на снимке, который свидетельствует о том, какое важное значение придали этому явлению медики. Неудивительно, что младенческая кроватка у моей постели дала возможность медикам наградить меня послеродовым тромбофлебитом.
С прибавкой в весе, на отёчных ногах я пробовала ходить, было нестерпимо больно. Физическую боль преодолеть можно, но как преодолеть ту внутреннюю неистовую щемящую боль в сердце, которая вызвана ревностью. Я все время твердила себе: я не имею права ревновать, особенно сейчас, когда заболела, разжирела! А Даунька все тот же: лёгок, изящен, беспредельно жизнерадостен. Он имеет полное право любоваться красотой молодых, здоровых женщин. А как он может восхищаться и любить прекрасное молодое женское тело — это я знаю!
Он стал систематически один раз, реже — два раза в неделю тщательно одеваться с помощью Женьки. В этих случаях командовал Женька: «Нет, Дау, к этому галстуку только осел может надеть такие носки. Надень вот эти, а эта рубашка подойдёт к тому костюму».
Уходя, Дау нежно целовал меня, говоря: «Корочка, я сегодня ужинаю не дома, вернусь, вероятно, поздно». А в огненных глазах ясность и безупречная чистота человеческой души и сиянья луч, тот самый, который покорил меня, когда я впервые заглянула ему в глаза. Ему и в голову не могло прийти, что эти пять-шесть часов его отсутствия превращаются для меня в мучительные, бесконечно длинные часы пыток. Он совсем не знал, что такое ревность. Работал он напряжённо, много и целеустремлённо! Но мозг должен отдыхать, он не пил, не курил, не был гурманом, был абсолютно равнодушен к роскоши. Был только властно захвачен проблемами науки, ещё не разгаданных тайн природы, ведь он первооткрыватель!
А вся красота природы для него сливалась в образ прелестной женской красоты! Тем полноценней отдых, тем плодотворней труд! Я поднялась до понимания этого, но как с этим смириться? Был сын — это ли не богатство? Да, это счастье, а слезы текли очень горькие. Этих слез он не видел, очень трудно было скрывать приступы преступной ревности, необходимо скорее выздоравливать и вернуть себе прежнюю форму.
