Я поняла: этого человека не исправить. Все было испробовано: в нашей жизни появлялись, так и не сотворив чуда, психиатры, гадалки, священники. Я вешала мужу на шею обереги, читала молитвы. Я научилась немного управлять его выпадами. (Люблю шутить: после общения с Шуйским я могу работать в психиатрической больнице.) Силы мои были исчерпаны. Желание изменить мужа пропало. Моя любовь была убита.
Я устала от рабства. Последней каплей послужил наш с Шуйским междугородный телефонный разговор.
Когда заканчивался очередной гастрольный тур — тридцать концертов на Украине, — я позвонила Шуйскому, чтобы, как всегда, рассказать, что осилила такую работу и завтра — домой. Только начала говорить, он перебил меня какой-то грубостью и кинул трубку. Я перезвонила.
— Саша, не надо так со мной, пожалуйста. Я тоже живой человек, я очень устала, отработала огромный тур. Ну, пожалуйста…
— Не нравится — не ешь.
— И не буду!
Я повесила трубку.
На следующий день, перед возвращением в Москву, я позвонила ему и попросила пожить отдельно от нас. Он согласился — такое было не в первый раз.
* * *
Перед очередным концертом я почувствовала себя совершенно больной. Дело обычное: как бы мне ни было плохо, я не могла просто лечь и болеть, лечиться, если это не входило, конечно, в планы Шуйского. Простуженная, с температурой, я всегда пела концерты вживую. (Я в принципе не признаю фонограммы.) Я пошла к фониатру в поликлинику Большого театра. Доктор поставил диагноз: острый трахеобронхит. Прописал охранительный голосовой режим. И добавил: при таком диагнозе петь крайне вредно. Я предоставила тогда Шуйскому все медицинские документы и предупредила его:
— В следующее турне я поеду только с предоплатой двадцать пять процентов.
Так я добилась денег для себя и детей. Он пошел на это: деваться ему было некуда. Я была его личной курочкой, которая несла золотые яйца.
Следующие два месяца я получала четверть заработанных денег. За это время собрала некую сумму, чтобы продержаться вместе с детьми первое время после побега.
В ноябре 2001 года я подала на развод. Шуйский думал: моя очередная блажь.
* * *
Понимая, что с тремя детьми мне будет тяжеловато бежать, я в начале зимних каникул первым отправила Тёмку в Аткарск, к бабушке с дедушкой. Это ни у кого не вызвало подозрений, потому что он там часто бывал. Как я уже писала, мой второй ребенок в возрасте от года до трех большую часть времени проводил в Аткарске, потому что Шуйский не принял его буквально с первого дня.
С Аней и Сеней мы уехали в Аткарск в январе 2002 года. Помню, позвонила в школу, чтобы отпросить старших на некоторое время с занятий. Меня спрашивают в ответ на мою просьбу:
— На сколько вы уезжаете?
— На две недели, — отвечаю.
А сама думаю: если б я знала, на сколько мы уезжаем…
* * *
Бежать, бежать, бежать! Скорей, скорей! Все дальше и дальше Москва-столица, которая принесла мне любовь, семью, детей, славу. Прощай, город, где я узнала боль от побоев, страх перед жестокостью, ужас унижения, бессмысленность борьбы. Прощай, Саша, я все тебе оставляю. Пусть все твое имущество будет с тобой. Теперь ты поймешь: мы не были тебе по-настоящему нужны, ты не будешь без нас скучать.
И вот мы в Аткарске. Мы среди родных. Мы свободны. Мы вместе.
Я изменилась. Мне вдруг стало совершенно безразлично то, чем я жила последние десять лет. Главное теперь — безопасность моих детей и спокойствие родителей. Все остальное — пшик, ничто, пустота.
ЛенкаНедавно исполнился год, как умерла Лена, моя двоюродная сестра, дочь моего дяди, младшего маминого брата Валерия Николаевича Никитина…
Семейные поездки к морю, смешные песни, дядя Валера лихачит на своем «Запорожце»… Другое воспоминание: мы уже старше, Ленка жарко шепчет мне на ухо:
— Алка, ты не понимаешь, как здорово в пионерском лагере…
Я думаю про себя: «Конечно, Леночка, тебе здорово, ты такая красивая, за тобой мальчишки табуном ходят. А я… Мне лучше дома отдыхается, рядом с родными».
Ленка была для меня авторитетом и объектом восхищения: на целых полгода старше, а училась старше на целый класс. После школы она часто заходила к нам и делилась со мной своими секретами: какой мальчик ей нравится, кто как на нее посмотрел. Из родственниц мы в какой-то момент превратились в близких подружек. Нам тогда было лет по одиннадцать. Эта дружба продолжалась вплоть до ее ужасной, несправедливой, преждевременной смерти.
Карьера дяди Леры шла в гору: его перевели в Саратов, в Управление железной дорогой. Ленка уехала из Аткарска. «На мне» остались все ее многочисленные воздыхатели. Ленкины ухажеры делились со мной своими переживаниями. Я, как верный друг, товарищ и поверенный в амурных делах, даже частенько «выгуливала» стаю ее поклонников. Моя мама эту ситуацию понять никак не могла…
За первые полгода своей взрослой самостоятельной жизни, которые я провела в Саратове и жила у Никитиных, мы с Ленкой еще больше сдружились. С тех пор, когда я оказывалась в Саратове, всегда первым делом звонила Ленке…
Когда Ленкина мама в московской больнице умирала от рака, мы с Лёней были рядом. Когда бедную тетю Алю за день до смерти мы перевозили в Саратов, сестра вдруг сказала мне:
— Я так боюсь: вдруг такое и со мной случится?
— Да ладно, чего об этом думать, — ответила я.
Молодых рак сжигает быстро: Леночка сгорела за полгода. В апреле приезжала в Москву на химиотерапию. По выходным я ее забирала из больницы: она жила у нас. Как она, бедная, мучилась от болей! Ничего уже не действовало, даже наркотики.
Лена уехала в Саратов. Там она и умерла через месяц. Ей было тридцать семь лет.
За месяц до смерти звонила, поздравляла меня с днем рождения. Ленка — чудо-человек, еще интересовалась моими проблемами, сочувствовала мне…
Ленка с детских лет была такая маленькая мама: шила, вязала, готовила. Она рано родила старшую дочь: сейчас моей племяннице девятнадцать лет. А младший сын Лены — ровесник моего Сеньки.
Перед моими глазами сцена: мы с Ленкой дома, ей уже было совсем плохо (по выходным она приезжала к нам из больницы). Я занимаюсь йогой, на коврике выполняю упражнения. А сестра рядом, на диване. Она мне тогда, смеясь, говорила:
— Нравится мне твоя йога! Смотри, я так тоже могу ногу в сторону отвести.
Она пыталась что-то изобразить, хохотала над собственной теперешней неуклюжестью. У нее был очень сильно раздут живот: метастазы в печени. И все равно она до последнего не теряла чувства юмора…
