себя несомым в небе невежества и с равным успехом мог взлететь или упасть.
Пришло время крепко взять свою жизнь в руки. Слишком долго я стихийно плавал по морям обстоятельств, смутно надеясь, что правильно выдерживаю главное направление к берегам истины. Я должен теперь сознательно направлять свою жизнь.
Однажды, после полудня, я шел по Пятой Авеню. Стояла удручающая жара. На углу улицы передо мной был прохладный и приветливый бар. Я вошел и выпил пару кружек освежающего пива. Хотя я и не опьянел, но почувствовал, что мои рефлексы стали не столь острыми, чем до посещения бара. Я никогда не считал пьянство личной проблемой и не воспринимал умеренную выпивку как зло. Но теперь я подумал, что если что-либо может ослаблять контроль над собой даже в малой степени, мудрее исключить такую возможность. Выйдя из бара, я решил никогда больше не выпивать. С тех пор так и было.
Сначала в своей поездке на север штата Нью-Йорк я хотел без личных усилий обрести покой среди красот Природы. Но когда я покидал Уайт-Плейнз, у меня, под влиянием прочитанных мной изречений из индийских Священных Писаний, возникла твердая решимость поработать над собой. Отказавшись от спиртного, а за три месяца до того и от курения, я почувствовал вкус к самодисциплине. Я все еще надеялся, что более естественная среда будет способствовать моему духовному спокойствию, однако не испытывал иллюзий по поводу того, что на лоне природы найду ответы на все свои вопросы. Бог позаботился о том, чтобы, как я поясню позднее, ни один из моих вопросов не нашел там разрешения.
В начале пути к самосовершенствованию я решил приучить себя к жесткой физической дисциплине и, конечно, переусердствовал.
Я выехал на односкоростном велосипеде, взяв с собой рюкзак, в котором были упакованы мамина книга цитат из различных религиозных писаний, немного одежды и пончо. Со мной не было спального мешка, и я ничего не знал о правилах ночевки под открытым небом; я даже не подозревал, что существовали такие вещи, как спальные мешки.
Свою первую ночь я провел в открытом поле. Я постелил под себя пончо, чтобы не спать на влажной земле. В три часа утра я проснулся от пронизывающего холода, оказавшись в луже воды: пончо жадно впитывало обильную росу. Продолжать сон при таких обстоятельствах было невозможно. Через некоторое время я покорно встал и вновь оседлал велосипед. Следовала миля за милей по пустынной, гористой местности, с редкими деревушками вдали. К полудню седло велосипеда показалось таким жестким (хотя я пытался его смягчить, подложив сложенное полотенце), что я с трудом мог сидеть. Через десять или двенадцать часов непрерывной езды мои ноги, непривычные к такой напряженной работе, готовы были вот-вот отказать. К концу дня я уже с надеждой всматривался вдаль, пытаясь разглядеть селение с гостиницей, ибо твердо решил, что больше не буду без необходимости ночевать в поле. Однако я нигде не видел жилья. В тот день я работал педалями шестнадцать часов и ехал на своем односкоростном велосипеде большей частью в гору; так я покрыл больше сотни миль.
Когда солнце опустилось к горизонту на западе, мне встретился пеший турист, который сообщил, что на расстоянии около двух миль расположена деревня, а в деревне — гостиница. Собрав последние остатки сил, я поехал туда. В центре селения я нашел дом, перед которым находился обнадеживающий указатель: «Комнаты внаем». Пошатываясь, я буквально ввалился в дом и упал на стул у входной двери.
— Могу ли я получить комнату?
— О, очень жаль, но мы только что собирались снять эту вывеску. Мы больше не сдаем комнаты.
Отчаяние охватило меня.
— Не могу ли я где-нибудь поблизости провести ночь?
— Да, да, около мили, вниз по дороге, есть гостиница. Я уверена, что там для вас найдется комната.
Целая миля! Даже эта короткая дистанция казалась слишком длинной при моей крайней усталости; у меня едва хватило сил, чтобы подняться.
— Пожалуйста, не могли бы вы позвонить им по телефону и попросить подвезти меня к ним на их машине?»
Доставка меня в гостиницу была организована. В ту ночь в постели я думал, что могу умереть. Тогда я полностью не сознавал этого, но с раннего детства у меня было слабое сердце. Всю ту памятную ночь мое сердце так бешено стучало в груди, что, казалось, вот-вот вырвется из нее. Я проспал целые сутки. К счастью, утром сердцебиение нормализовалось. Чувствуя себя посвежевшим, но все еще ощущая боль в каждом мускуле, я готов был продолжить свое путешествие.
Я еще не читал важного отрывка из Бхагавад-гиты, где говорится, что следует быть умеренным во всех делах [ «Йога не для того, кто ест слишком много или совсем не ест, кто спит слишком много или слишком много бодрствует. Йога уничтожает страдания того, кто упорядочил еду и отдых, деятельность, сон и бодрствование» (Бхагавад-гита 6: 16, 17).]. Я на собственном горьком опыте убедился в правильности этой концепции! С тех пор я решил, что целесообразнее продолжать свой путь к совершенству в более умеренном темпе. Мне следовало завинчивать шуруп осторожно, чтобы не треснуло дерево.
Итак, я поехал, на этот раз медленнее, к небольшому горному городу Индиан-Лейк, где снял комнату и устремился к награде: внимательному изучению нескольких отрывков из индийских Священных Писаний.
ГЛАВА 14
РАДОСТЬ В ТВОЕЙ ДУШЕ
Йог, успокоивший ум, умиротворивший страсти, пребывающий в Брахмане, безгрешный, обретает высшее счастье. Так йог, всем естеством постоянно занятый йогой, свободный от скверны, с радостью легко обретает беспредельное блаженство соприкосновения с Брахманом.
Бхагавад-гита 6: 27, 28
ЭТИ СЛОВА Бхагавад-гиты глубоко взволновали мое воображение. Исходя из содержания текстов, я должен был умиротворить свои мысли и чувства, чтобы стать открытым и свободным вместилищем благодати Бога. Если я поступлю так, говорилось в этих учениях, то Бог войдет в мою жизнь и наполнит ее.
Как отличались эти простые заповеди от велеречивости богословия, провозглашаемого с церковных кафедр на утренних воскресных богослужениях! Здесь же я находил не самоунижение попрошайки — убогий человеческий маскарад смирения; не беседу о важности посещения религиозного учреждения, которое открывало бы двери к небу; не стремление удерживать Бога на известном расстоянии, дипломатично обращаясь к Нему с формальными молитвами; нет и намека на то, чтобы духовные деяния приспосабливать к требованиям социальной приемлемости. То, что я находил здесь, было свежо, честно и убедительно. Это меня чрезвычайно обнадеживало.
Во всех церквах, которые мне приходилось посещать, больше всего
