Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

Амбиций ему было не занимать. И не только в лекции, но и в игре. Он держался чрезвычайно энергично – энергично двигался, энергично переставлял фигуры. Его лицо улыбалось, но в глазах плавало ядовитое злорадство. Ему нравилась демонстрация собственной силы, нравилось уничтожать беспомощных соперников. В нашей партии он разыграл шотландскую, поразив меня и Сашу тем, что, выведя все фигуры и поставив ладьи по центру, он возвратил слонов на их места. Все же мы разобрались в его замыслах, и, когда нейтрализовали их, по предложению Корчного была зафиксирована ничья.

Спустя три-четыре года я увидал его опять. Это было в Подольске, на молодежном тренировочном сборе. Собственно о шахматах, об идеях и тенденциях он говорил мало. Старался нам понравиться околошахматными скабрезными историями и анекдотами. И опять жаловался на судьбу, на царящие в высоких шахматах низкие нравы. Тогда я впервые услышал подробности о сговоре на претендентском турнире в Кюрасао гроссмейстеров Геллера, Кереса и Петросяна, которые ради экономии сил мирно поделили свои очки. Возмущение Корчного было понятно, и все же мы, юные слушатели, оценили их неоднозначно; мы решили, что весь изобличительный пыл Корчного был вызван единственно тем, что эти трое не пригласили его в свою компанию…

Он никогда не занимал моего воображения. Его видение игры и постановка партии были мне чужды; я ощущал в них насилие; ни разу ни в детстве, ни в юности у меня не возникало потребности ему подражать. Для меня он просто был некой данностью шахматной жизни, непонятный и, честно говоря, не очень интересный мне человек. Для меня он существовал лишь в те минуты, когда я смотрел его партии.

Вот почему я был совершенно спокоен при первой личной встрече с ним: ведь это не имело отношения ни к моей душе, ни к моей судьбе. Конечно, я представлял, как высоко он стоит, но и себе я уже знал цену.

Встреча произошла незадолго до чемпионата мира среди юношей. Фурман сказал: «Давай съездим к Корчному. Он отлично играет в блиц, да и вообще тебе полезно с ним познакомиться».

И мы поехали в дом отдыха «Дюны», что под Ленинградом, где в то время Корчной отдыхал с женой Бэлой.

Он встретил нас барином. Внешне это ни в чем не выражалось, но я реально ощущал насмешливую пренебрежительность, чуть скрашивающую равнодушие. В первые минуты он почти не замечал меня. И в самом деле, кто я был для него, живущего у подножия шахматного трона? Плюгавый пацан, свежеиспеченный провинциальный мастер, каких каждый год во множестве штампует наша федерация. Мое соперничество и мой верх над ним могли ему тогда привидеться разве что в дурном сне. Его судьба была перед ним, но… «нам не дано предугадать»…

Как собаки при встрече обнюхиваются, так шахматисты при знакомстве садятся сыграть блиц. И мы не стали нарушать ритуала – сели тотчас. И я сразу повел в счете. Это и понятно: когда такая встреча – собираешься в кулак, бьешь сильно и точно. Корчной не сразу понял, что это не случайность, а показатель моего уровня игры. Еще две-три партии он никак не мог перестроиться, затем естество взяло в нем верх – и он буквально озверел. Он навис над доской, ничего не видел, кроме фигур, колотил ими так, что остальные подпрыгивали. От него пошла волна ненависти. Он весь ушел в шахматы, сфокусировав в них всю энергию, всю волю – без остатка. И добился своего: инициатива явно перешла к нему, он стал меня переигрывать. Тем более что я чуть сбавил, подумав: «Да если ты так все близко принимаешь к сердцу, если тебе так принципиально важно у меня выиграть – ради Бога, выиграй…»

Но тут вмешался Фурман. Улучив момент, когда Корчной на минуту отошел от доски, он шепнул: «Толя, ты видишь, который час? – Дело шло к полуночи. – Так вот, если ты хочешь, чтобы нас отвезли домой на машине, ты должен победить».

Так я узнал, что Корчной уважает лишь тех, кто сильней его. И тоже заиграл в полную силу. И переломил ход поединка: стал побеждать подряд, не отдав больше ни одной партии… (Читатель, наверное, помнит: ведь еще в школе Ботвинника после полуночи мне не было равных.)

Когда Корчному надоело проигрывать, Бэла села за руль «Волги» и отвезла нас домой.

А ровно через год мы уже сыграли первую серьезную партию – на первом для меня чемпионате страны. Уже по дебюту я попал в тяжелейшее положение, ценой неимоверного напряжения почти уравнял позицию, но удержать равенство не хватило сил – и я проиграл.

Анализируя ход этого поединка, я понял: перед партиями с Корчным не стоит полагаться на дебютные советы Фурмана. Ведь за годы их сотрудничества Корчной изучил Семена Абрамовича и почти безошибочно угадывал не только дебют, но и разветвление, по которому пойдет партия. Сколько раз я в этом убеждался! Но врасплох он больше меня не заставал, потому что, выслушав своего тренера, я поступал по-своему. Мой выбор не обязательно расходился с советом Фурмана, он мог и соответствовать, но в таком случае я должен был понять, где Корчной поставит мне ловушку, и свернуть хотя бы на ход раньше. Если мне это удавалось, я лишал Корчного «законного» дебютного превосходства.

Кстати, эти просчеты с Корчным наглядно иллюстрируют две важнейшие грани внутреннего мира Фурмана. Во-первых, его простодушие. Очаровательное, детское, светлое. Казалось бы, чего проще? Ведь и ты знаешь Корчного, знаешь его любимые схемы и пристрастия – так учти это! Воспользуйся своим знанием в борьбе против него!.. Нет. Вот как он отказывался заочно бороться с Геллером, точно так же не мог переступить в себе что-то и во время нашей эпопеи с Корчным. Понимал – а не мог.

Второе – это следствие первого: для Фурмана шахматы были ограничены полем доски. Он играл против фигур – только против фигур! – и никогда против человека. Он искал идеал, его интересовала истина, а приблизиться к ним он мог только на шахматной доске; человеческий фактор – в любом виде – лишь отдалял его от цели. Такое пренебрежение к психологии закрывало ему дорогу к серьезным спортивным успехам, но сколько сердец покорило это его донкихотство, этот чистый, облагораживающий все вокруг идеализм!..

Но я-то должен был побеждать не умозрительных – живых соперников, во плоти и крови, с теми еще характерами, не приведи Господь! – не брезгующих ради успеха ничем. Корчного среди них я не выделял. Не выделял еще долго – до первого нашего матча. Но психологию учитывал, и уже в следующей официальной партии, на Алехинском мемориале, взял реванш.

Корчной окаменел. Я-то уже знал, каким он бывает после поражений, и ждал куда худшего, но он просто перестал меня замечать. Потом сообразил, как это глупо, – ведь на турнире постоянно сталкиваешься друг с другом. И он поменял поведение: стал подтрунивать надо мной, подкалывать, язвить. Будь на его месте мой сверстник, уж я бы не остался в долгу, но ведь он был старше меня в два раза, и он был Корчной!.. Ну как здесь примешь вызов? Язык не повернется.