Ознакомительная версия.
К половине одиннадцатого заключается перемирие. Несколько горцев, ночных сторожей гостиницы, выходят в город за новостями. Они приносят известие, что две стороны – большевики и горцы – заключили перемирие до половины второго дня, чтобы отдохнуть и подтянуть новые силы. Наше изумление от новости вынуждено исчезнуть перед очевидностью: стрельба прекратилась. Выждав несколько минут, я все-таки решаюсь выйти в город. Бегу по усыпанной стреляными гильзами дорожке, называемой Виноградной аллеей. Через пару минут останавливаюсь: на дорожке лежит труп офицера, мозги размазаны по земле, из простреленного черепа вытекает ручеек крови, бегущий вниз по склону; молодого офицера освещает весеннее солнце, вокруг него зеленеет трава, цветут цветы…
Я добираюсь до гостиницы «Россия», окруженной большевистскими часовыми. Уставшие и голодные, они пропускают меня без проблем. Матушка бросается в мои объятия.
Через секунду она берет себя в руки и рассказывает о том, что происходило вокруг нее.
Один полковник Кавказской армии, живший в гостинице, смотрел на сражение из окна в подзорную трубу. Пуля выбила трубу из его руки и смертельно ранила. То ли большевики действительно ошиблись, приняв издалека трубу за оружие, то ли просто искали предлога, пусть и надуманного? Неизвестно, но они врываются в гостиницу, объявляют, что полковник стрелял по ним. Обыскивают все номера, реквизируют деньги и драгоценности, избивают мужчин и женщин, сопротивляющихся им. (В то время грабеж не был официально разрешен, что произошло позднее, но начальство, по крайней мере непосредственное, смотрело на него сквозь пальцы.) Один из заправил обращается к матушке; та заверяет, что у нее больше ничего нет.
– После работы мне надо что-то, чем помыть руки, – заявляет он.
Не смутившись, матушка дает ему мыло, и ее больше не беспокоят. Возможно, подействовала ее фамилия, а может быть – манера держаться. Впервые член моей семьи на себе испытал, как достоинство и хладнокровие, без провоцирования, но и без унижений, действуют на самых закоренелых в грабежах и убийствах большевиков.
За десять лет, прожитых мной в советской России, я многократно убеждался в действенности этого принципа. И позволю себе заметить, что очень часто аристократы, сталкиваясь с большевиками, даже не пытались как-то сгладить существовавшие принципиальные разногласия. То, не понимая, в каком возбужденном и агрессивном состоянии находятся нападающие, они начинали вести себя с ненужной надменностью, обещали расстрелять этих собак и быдло, как только будет реставрирована монархия. То, перепугавшись, жалобно блеяли и умоляли; это отсутствие характера тут же давало дополнительный аргумент врагам господ и еще больше вредило самим дворянам.
Помню, как несколько позже сын князя Долгорукова был арестован большевиками. Хотя и незаконнорожденный, он был признан отцом и носил его фамилию. Большевики начинают его допрашивать; похоже, против него нет улик и, возможно, его не расстреляют. Но молодой человек, напуганный перспективой казни, вдруг начинает умолять чекистов пощадить его, делая упор на то, что он незаконный ребенок, и в конце концов отрекается от отца.
– Законный или нет, – отвечают ему тогда большевики, – но ты достойный сын своего отца. Это видно по твоему поведению.
И расстреляли его.
Мою матушку не унижали. Она даже сумела заступиться за французскую учительницу, над которой издевались: раздели догола и обыскивали, безуспешно ища драгоценности, которых у нее не было. Матушка подошла и сказала, что ручается, что у этой несчастной никаких драгоценностей нет; при этом она объяснила, откуда у нее такая уверенность. Разочарованные, большевики отпустили свою жертву.
Пока матушка рассказывает мне эти злоключения, к нам подходит большевистский часовой. Это один из тех солдат, которым матушка, в благодарность за то, что над ней не издевались, и из сострадания к усталым голодным людям дала хлеба и напоила чаем. Солдат тихо предупреждает, что мне опасно здесь задерживаться. Я прощаюсь с матушкой, покидаю гостиницу и бегу назад, в «Скалу».
Не успел я пробежать и четверть пути, как возобновляется перестрелка. Что делать? Вернуться, оставаться на месте, продолжать путь? Я бегу вперед. И наконец добираюсь до своей гостиницы, постояльцы которой, вновь забаррикадировавшиеся в здании, уже считали меня мертвым.
К вечеру бой стихает. Нам становится известно, что большевики одержали верх, но они почувствовали, что такое сопротивление народа, еще не охваченного их пропагандой. Из страха перед народным восстанием они заключили с горцами соглашение, даже позволили им уйти в горы, взяв с собой находившихся в Кисловодске великих князей и некоторое количество офицеров.
Офицеры, не имевшие никакого оружия, во время боев оставались либо в гостиницах, либо в своих домах. А большевики, с другой стороны, ворвались только в гостиницу «Россия» из-за инцидента с полковником.
Однако уже на следующий день большевики начали репрессии. Они хотели арестовать всех, кто в день боев стрелял по ним из окон. Найти виновных после событий было весьма трудно. Кто стрелял? И стрелял ли кто вообще? В ход шли любые доказательства. Некоторые люди, стремясь выпутаться сами, доносили наугад. Большевики видели, что из окон гостиницы «Скала» по ним стрелял человек в черном. На мне накануне был черный костюм, и кто-то указал явившимся в гостиницу большевикам на меня как на виновного. К огромному моему счастью, персонал гостиницы, т. е. пролетарии, достойные доверия в глазах большевиков, знал меня уже много месяцев; эти люди показали, что у меня никогда не было оружия и что они за меня ручаются. Только благодаря их свидетельству я не был арестован. Через несколько дней я узнал, кто на самом деле стрелял: массажист гостиницы, шведский подданный, симпатизировавший, в силу профессии, аристократии. Впрочем, его не разоблачили, и он смог вернуться на родину.
С этого времени мы жили в обстановке доносов и интриг. Большевики, обосновавшиеся в городе, жили в постоянной тревоге, ожидая прихода белых батальонов, укрепившихся в окружающих горах, и принимали лихорадочные меры, по любому поводу вводили комендантский час, прислушивались ко всем слухам, к любым наговорам. Чтобы выжить, приходилось быть осторожным, быть дипломатом.
Лично мне помогало имя отца и его либеральные взгляды, зачастую известные большевикам, с которыми мне доводилось общаться; кроме того, несколько концертов, данных мной в Кисловодске, не только поправили мое финансовое положение, но и позволили назваться артистом. Благодаря этому я априори был менее подозрителен, чем другие люди моего круга. Известно, до какой степени большевики бывали снисходительны к артистам, танцорам и музыкантам, чьим содействием стремились заручиться в пропагандистских целях; громкое в артистических кругах имя, даже если к нему присоединялся титул, служило хорошим пропуском. Кроме того, организовывая концерты, я должен был испрашивать дозволения у комиссаров; так что они привыкли относиться ко мне без враждебности.
Ознакомительная версия.
