Но одно — нанизывать на кукан бежавших их Польши необстрелянных поляков и евреев и обводить вокруг пальца телепата из Горы Кальвария, а другое — пытаться провоцировать стреляных воробьев, прошедших огонь, воду и медные трубы. «Капитана» быстро раскусили и демонстративно бойкотировали. Оконфуженный Калинский, понимая, что здесь на его крючок не только никто не попадется, но могут в темном углу и пристукнуть, дал дёру в Москву, где стал выдавать себя за польского военного атташе. После нескольких скандалов он настолько осточертел своим хозяевам, что они решили от него избавиться, запрятав как «социально-опасный элемент» (СОЭ) в исправительно-трудовую колонию в Ховрино по статье 35 УК.
В отместку Калинский решил ни больше, ни меньше, как скомпрометировать Советский Союз и дважды пытался отправить на Запад через свою бывшую сожительницу Татьяну Златогорову какие-то материалы, компрометирующие советских дипломатов. Затея эта обошлась ему дорого — в общей сложности пятнадцатью годами одиночного заключения в специзоляторах. Одно время ему угрожал расстрел, и, безнадежно запутавшийся обладатель «государственных тайн», летом 1950 года додумался обмануть смерть, добившись открытия нового дела и перевода в следственную тюрьму. Он заявил, что много лет был агентом Интеллидженс сервис и готов раскрыть целую сеть своих бывших коллег — английских агентов. Их список он составил из фамилий своих жертв, которые, как он не без основания надеялся, давно уже погибли в лагерях.
Но я, как бы это ни было для Калинского прискорбно, чудом остался в живых, из обвиняемого стал свидетелем и в течение долгого времени рассказывал следователям Лубянки об «успехах» Калинского среди поляков и евреев в Ташкенте.
Стоит, между прочим, обратить внимание на то, что эти его художества легли в основу вышедшего в 1974 году в Ташкенте романа «Цвет восточного неба». Автор, ведущий писатель Узбекистана Борис Пармузин, получил допуск к следственному архиву тридцатилетней давности и был поражен обилием дел против поляков в 1941–1943 годах. Все эти дела были результатом неутомимой деятельности одного и того же человека — Абрама Калинского, который фигурирует в книге под фамилией Тадеуша Дальского, «пламенного польского патриота и мужественного советского разведчика». Именно так рекомендует его генерал-лейтенант Алексей Бессчастнов, председатель КГБ Узбекистана в предисловии к роману, подтверждая подлинность подвигов Калинского-Дальского…
Однако мне пора вернуться в кабинет следователя Кожухова на Лубянке — и в август 1950 года. Как-то этот молодой капитан спросил, не знаю ли я, зачем в действительности ездил Калинский в туркменский город Мары, где мы с ним якобы встречались с одним из начальников английской разведки, таинственным сэром Джорджем.
— Насколько мне известно, — ответил я, — Калинский туда ездил, чтобы довести до конца организованную им провокацию с нелегальным переходом в Иран Вольфа Мессинга.
У следователя округлились глаза и он велел повторить, — может, ему показалось, что он ослышался. Я повторил подробнее, а на вопрос, откуда я все это знаю, сослался на рассказ Мессинга в камере № 13. Капитан внимательно слушал, в протокол, однако, уже больше ничего не вносил.
На следующий день меня в кабинете следователя ожидало несколько высоких чинов. По их требованию я снова во всех подробностях рассказал, как Калинский заманил одураченного им Вольфа Мессинга в воображаемую «лесную сторожку» на иранской границе. Они внимательно слушали, обменивались быстрыми взглядами, несколько раз прыскали со смеху — смешили их не козни Калинского, а святая простота знаменитого ясновидца. Протокол и на этот раз не велся.
Я подумал: они хорошо знают, что Калинский возводил ложные обвинения и провоцировал, знают, что людей сажали без причины. Что меня тоже посадили ни за что. И решил попытать счастья. Администрация Лубянки выдавала раз в месяц листок бумаги, ручку и чернила каждому подследственному, желающему подать жалобу или заявление в любую инстанцию. Я обратился к министру госбезопасности — им тогда, кажется, был расстрелянный впоследствии Абакумов — с просьбой: в связи с провокаторской по отношению ко мне ролью Калинского пересмотреть мое ташкентское дело и отменить приговор.
Через неделю меня вызвал какой-то полковник и сообщил, что дело мое оставлено без последствия. И голосом богини Справедливости добавил:
— Даже если вы и невиновны в том, за что вас осудили, то вас надо держать в заключении хотя бы уже потому, что вы слишком много знаете о Калинском и Мессинге!
После того как я в камере несколько оправился от столь откровенно и просто выраженной чекистской логики, мне пришло в голову, что полковник не указал мне подлинной причины отказа пересмотреть мое дело. Слишком много я знал не только о Калинском и Мессинге. По любопытству, проявленному высокими чекистскими чинами, я мог догадаться, что дело это в Ташкенте замазали и в Москву не сообщили. То есть я был свидетелем скрытия ташкентскими чекистами немаловажного дела от главных московских чекистов! Знать такое для рядового зэка действительно «слишком много».
Но могло быть и похуже, продолжал я рассуждать задним числом, — тут, в Москве, могли знать всю суть дела Мессинга. Но не все, а только те, «кому ведать надлежит». И если это так, то Мессинга будут оберегать от всяких свидетелей — он, скорее всего, чем-то им очень полезен. В таком случае мне совать туда свой нос было смертельно опасно!
И возблагодарив Бога за то, что кто-нибудь из этих важных и вежливых чекистов не предложил добавить мне срок, или посадить в одиночку, или просто прикончить, я отправился в Потьму досиживать свой «червонец».
* * *
А между тем и в лагерь постепенно доходило, что феномен Вольфа Мессинга стал принимать чудовищные размеры. Поездки с «психологическими опытами» продолжались. Афиши, сообщающие о прибытии телепата всесоюзной славы как в крупных городах, так и в поселках Сибири, собирали у касс толпы, так и пёршие напролом, чтобы воочию убедиться, как Вольф Мессинг безошибочно читает человеческие мысли. Госгастрольное бюро организовало специальное выступление для научных работников, для работников искусства, для рабочих новостроек и металлургических комбинатов, для военнослужащих, для колхозников, — везде, где только можно. Большие деньги за билеты лились рекой. Через год после того как телепат был освобожден их тюрьмы, страну облетело известие о его новом высокопатриотическом поступке: Мессинг подарил Армии второй боевой самолет, приобретенный им на личные сбережения. Воистину не оскудела рука дающего.
