Своим поведением во время Всеобщей стачки Чирчилль, естественно, заработал и похвалу, и критику — с различных сторон. «Нью стейтсмен» приписывал Черчиллю замечание, что «маленькое кровопускание» пойдет только на пользу, которое он неистово отрицал. Тем не менее и сторонники, и оппоненты считали его человеком, речь и поведение которого, к добру или нет, накаляли спор. Возбуждающий Черчилль сравнивался, не в его пользу, с тактичным Болдуином. Было отмечено, что среди членов Генерального совета Конгресса британских тред-юнионов революционного пыла особо не видно, и это по большей части оградило забастовку от серьезных инцидентов и проявления жестокости.
Тем не менее, контраст между предполагаемыми личными позициями отдельных членов Кабинета мог быть преувеличен. В стратегии правительства это было необходимой частью как воинственных, так и примиряющих фигур. Позиция Черчилля, какой бы подходящей для его личности она ни казалась, не была диким курсом своенравного министра, потерявшего голову. Это был один из аспектов многогранной стратегии, имевшей целью добиться «победы». Заявление Болдуина, что он был «испуган» возможными действиями Черчилля, должно рассматриваться в этом контексте. И в самом деле, после окончания Всеобщей стачки, Черчилль не изъявил желания подавлять забастовку шахт и взял на себя видную и относительно примиряющую роль. В своем дневнике Том Джонс писал, что Черчилль был готов достигнуть урегулирования по вопросу времени, зарплаты и условий труда, что приводило в ужас его коллег и чего они принять не могли[49]. По его мнению, противоречий в его поведении не было. Всеобщая стачка была Всеобщей стачкой, даже если те, кто в ней участвовал, не представляли, что их действия бросают вызов власти государства. Это было вопросом власти. Было необходимо показать, что правительство нельзя принудить такой тактикой. Черчилль не допускал мысли, что в этом вопросе он будет играть не главную роль.
Возвращение к золотому стандарту и Всеобщая стачка — вот два аспекта периода пребывания Черчилля в должности министра финансов, которые отмечались наиболее часто. Однако ни в то время, ни впоследствии сам Черчилль не желал поощрять такую концентрацию внимания. Он посвятил изрядную долю времени представлению своих удачных бюджетов и финансовых заявлений. Как представления в парламенте они ценились высоко, но, несмотря на проявленное им остроумие, общее их воздействие было разочаровывающим, что чувствовал и сам Черчилль. Он мог предоставить некоторый кредит на улучшение страхования и пенсионного обеспечения, но в этих обстоятельствах он был готов отнести эффективность своего собственного вклада на счет Невилла Чемберлена, который оказачея очень деятельным министром здравоохранения. Изначальное сокращение подоходного налога замышлялось Черчиллем одновременно как «честное» и стимулирующие развитие производства. Его последующий энтузиазм в отношении понятной схемы снижения тарифов как стимула восстановления экономики разродился банальной «большой» идеей, которую было намного труднее внедрить, чем он ожидал, и, в любом случае, непохоже было, что она принесет такие плоды, как ожидалось. Финансовая ортодоксальность убеждала, что он должен повсюду сократить расходы, чтобы расплатиться за эти изменения.
Следовательно, он был достаточно дерзок, когда в первом своем бюджете объявил, что собирается достичь большой экономии на военных расходах. В этом отношении он из браконьера превратился в лесника и оказывал мощное давление на Адмиралтейство с целью сократить его запланированные расходы. Однажды, затронув один из вопросов, он столкнулся с возможной отставкой всего состава Адмиралтейства. Он также должен был придержать Королевские ВВС, за развитие которых был ответствен всего лишь пять лет назад; выказывал такое же скептическое отношение к развитию военно-морской базы на Сингапуре, которое ранее поддерживал. Ясное дело, он находил очень трудным уравновесить свои немедленные финансовые приоритеты, ухудшившиеся в связи с влиянием Всеобщей стачки на государственные доходы, с собственными фундаментальными представлениями о роли власти в отношениях между государствами. Трудности его теперешней службы заставляли его смягчать эти представления.
В этом контексте у него были причины взирать па развитие мира с некоторым оптимизмом. Лига Наций, ко времени его вступления в должность и в течение нескольких лет после этого, была организацией не того типа, чтобы привлечь кого бы то ни было с понятиями Черчилля о власти. Тем не менее до 1924 года он писал, что «обязанностью всех» было оказывать поддержку и помощь Лиге Наций. В своих спорах с разнообразными службами Черчилль продолжал придерживаться философии, лежавшей в основе «Правила 20 лет» — что в течение десяти лет войны не будет (дата, отсчета, кроме того, постоянно отодвигалась вперед). Он поддерживал ее, например, вопреки Бальфуру в июле 1928 года, когда была тщательно рассмотрена ее предпосылка. Черчилль объявлял, что «нет никакой вероятности большой войны, следовательно, для нас нет никакой необходимости пребывать в состоянии постоянной готовности, которая была необходимой в годы, предшествовавшие 1914-му». Комитет обороны империи, таким образом, согласился утвердить десятилетний горизонт с последующим ежегодным пересмотром.
Более характерно, казалось, что «примирение» в Европе будет действительным, и соглашения Локарно, достигнутые на переговорах министров иностранных дел в августе 1925 года, внушали мысль о возможности ясного примирения. Не то чтобы Черчилль смотрел на эти договоры о взаимной гарантии между главными европейскими державами (за исключением Советского Союза) как на прелюдию к более тесному вовлечению в европейские дела или как на раскрытые несколькими годами спустя французским государственным деятелем Аристидом Брианом планы более тесной интеграции европейских стран. Напротив, Черчилль принадлежал к той части Кабинета, которая воспринимала соглашения Локарно точно в той степени, в какой продвинутые франко-германские отношения позволяли Британии остаться отстраненной от Европы и сосредоточиться на более важных проблемах. С тех пор как Черчилль так же твердо убеждал Болдуина, что «ни малейшего шанса» на войну с Японией не представится за все время их жизни, пророчества о длительном мире между народами и в самом деле оказывались обещающими. Черчилль продолжал смотреть на советское государство как на угрозу и был среди тех, кто настаивал на разрыве дипломатических отношений в 1927 году.
Короче, никто не предполагал, что за одну ночь Черчилль превратится в пацифиста (воспользуемся вошедшим в употребление словом). Когда энтузиаст Лиги Наций и разоружения лорд Сесил в конце концов вышел из правительства в 1927 году, он выбирал особый приговор для отношения Черчилля к сокращению вооружений на Конференции по военно-морскому разоружению в Женеве. Черчилль также дал понять, например, что он поддержал отправку британских войск в Шанхай, где существовала угроза жизни британцев и имуществу Британии.
