Были и другие разногласия, омрачавшие приготовления к свадьбе. Альберт хотел, чтобы их «медовый месяц» в Виндзоре продлился хотя бы неделю. Виктория категорически возражала: «Ты забываешь, драгоценная любовь моя, что я королева, а государственные дела не могут стоять на месте
из-за каких-то там “да” или “нет”. Пока идет парламентская сессия, я не могу себе позволить надолго отлучаться из Лондона». С типичным кобургским ханжеством Альберт требовал, чтобы в их свадебном кортеже находились лишь те юные барышни, чьи матери имели незапятнанную репутацию. На что Виктория отвечала: «Мы должны проявлять снисходительность к другим людям. Если бы мы росли и воспитывались не в столь высоконравственном окружении, то тоже могли бы свернуть с пути праведного».
Его чопорность вызывала у нее раздражение. А ведь она прилагала массу усилий, чтобы и ее страна, и ведущие политические деятели, которые не имели ни малейшего желания заполучить нового немецкого принца, приняли его. В шестой раз она отправлялась в парламент в полном парадном облачении и писала ему: «Я боюсь этого так же, как в первый раз». Королева желала, чтобы Альберт, согласно своему положению, занял в королевстве второе после нее место. Она даже хотела, чтобы ему присвоили титул «короля-консорта». Это вызвало возмущение герцога Камберлендского, ставшего ганноверским королем: он не желал, чтобы какое-то «картонное высочество» имело перед ним преимущество. Веллингтон горячился в палате лордов: «Если родится наследный принц, то он должен получить преимущественное право на престол перед своим отцом». В конце концов было решено, что Альберт будет именоваться просто «его королевское высочество». Ему даже не дали титула «принца-консорта», он получит его лишь через пятнадцать лет после долгих препирательств.
Обсуждение цивильного листа принца также превратилось в базарную склоку. Лорд Рассел запросил на его содержание 50 тысяч фунтов стерлингов в год. Тори сочли эту сумму просто неприличной в момент, когда страна переживала одно социальное потрясение за другим. Против предложения правительства было подано сто четыре голоса, и в результате содержание Альберта урезали до 30 тысяч. «Я могу лишь кричать: “Стыд! Стыд!”» — возмущался в Брюсселе Леопольд. Из Кобурга племянник написал ему, что он «в шоке и бешенстве от подобного неуважения... и очень рассержен». На сей раз Виктория тоже не выдержала и пообещала не забыть консерваторам этого оскорбления: «Пока я жива, я не прощу этого мерзким приспешникам дьявола во главе с Пилем! Да, сколько бы я ни прожила, я никогда не забуду нанесенной мне обиды».
Она больше не хотела, чтобы ее свадьба состоялась в королевской церкви, а предпочла бы, чтобы все произошло в малом зале Сент-Джеймсского дворца, что позволило бы избежать присутствия нежелательных лиц. Но лорд Мельбурн не поддержал ее. Она категорически отказывалась приглашать Веллингтона на свадебный обед. Но и тут ей пришлось уступить доводам премьер-министра, дабы не разжигать скандала.
Альберт уже был в пути. Вместе с отцом, братом и лакеем-швейцарцем Картом он покинул Кобург под залпы салюта, звуки вальса и рыдания своих бабушек. Его сердце разрывалось на части, и он поклялся всегда оставаться «достойным немцем и достойным гражданином Кобурга и Готы». Погода стояла холодная, дороги, леса и горы его любимой Тюрингии были покрыты толстым слоем снега. Три из восьми карет его кортежа были присланы ему королевой. Лорд Торрингтон и полковник Грей сопровождали его. В Кобурге принцу вручили знаки ордена Подвязки. В Брюсселе прибывший туда из Лондона портной сделал Альберту последнюю примерку мундира фельдмаршала английской королевской армии, который ему предстояло надеть в день свадьбы. В Кале принца ждал пароход. Плавание прошло ужасно. Но в Дувре Альберта ждала восторженная толпа: «Отвратительно себя чувствовавшему принцу стоило неимоверных усилий встать с постели, чтобы поприветствовать собравшихся». Лорд Кардиган во главе своих драгун в черной униформе торжественно препроводил будущего молодожена в Лондон.
А у Виктории поднялась температура, ее знобило. Сэр Джеймс Кларк объявил, что у нее краснуха. Но и на сей раз его диагноз оказался ошибочным. Ее просто мучил страх и, наверное, сожаления. Она сознавала, что заканчиваются два самых счастливых года ее жизни. Отныне ей придется подчиняться воле мужчины, которого она едва знала. Накануне свадьбы архиепископ Кентерберийский поинтересовался у нее, считает ли она необходимым, чтобы во время свадебной церемонии Альберт принес ей клятву верности, как своей государыне. Она ответила, что желает выйти замуж как обычная женщина, а не как королева.
Двести кружевниц из маленького городка Хонитона в течение многих дней плели ее фату. Виктория самолично нарисовала эскизы платьев для подружек невесты, которые следовало расшить белыми розами, а также предусмотрела для каждой из девушек брошку в виде орла, который был символом Германии. Глазки у птицы сделали бриллиантовыми, клюв рубиновым, а когти жемчужными. Всем иностранным послам должны были вручить по миниатюрной копии свадебного торта и по золотой шкатулке с изображением новобрачных на ее крышке.
8 февраля ближе к вечеру Альберт прибыл в Букингемский дворец. Присланная в Англию заранее любимая борзая принца по кличке Эос встречала хозяина радостным лаем. Виктория поцеловала жениха и, взяв его за руку, провела в голубой будуар: «Увидев его любимое, такое любимое лицо, я сразу же успокоилась».
Принц, уже изменивший свое имя Альбрехт на английский манер и ставший Альбертом, подписал документы о своей натурализации. И оборвал все нити, связывавшие его с родиной. Отныне он стал подданным английской королевы.
Утром 10 февраля шел проливной дождь, и она писала ему: «Возлюбленный мой, как ты себя сегодня чувствуешь и хорошо ли спал? Я прекрасно отдохнула и вполне бодра. Ну и погода! Я все же надеюсь, что дождь кончится. Дай мне знать, мой дорогой и горячо любимый жених, когда ты будешь готов. Навеки твоя, К. Виктория». Две последние ночи этот не очень родовитый немецкий принц спал отвратительно. Он увидел в газетах карикатуры на себя и почувствовал себя всеми презираемым и окруженным врагами. В письме своей кобургской «гросмуттер» он писал: «Через два дня я буду женат. Да поможет мне Бог!»
Альберт первым появился в дверях Букингемского дворца в мундире английского фельдмаршала, который состоял из бежевых кашемировых панталон и красного кителя, через плечо у него была голубая лента, а на груди — бриллиантовый крест ордена Подвязки, его золотые эполеты по случаю свадьбы были украшены бантами из белого атласа. По бокам от него шли его отец и брат, оба в зеленых мундирах кобургской армии. Заиграли трубы, и принц, бледный и сосредоточенный, принял почести, какие обычно оказывают государям.
