имени – его звали Гена – Гендосом). Он был второй год в поле (после армии работал в тематической партии), но уже привязался к нему и выезжал так же охотно, как и все здесь присутствующие. Чуть бледноватое интеллигентное лицо, чёрная бородка, джинсы или шорты, большой охотничий нож, какой-нибудь оригинальный свитер и на шее косынка – выделяли его из окружающих особей, поэтому в среде женщин он был на особом счету. Про него в партии говорили так: «Гендосу со всего побережья девки есть носят». И это было почти так. Стоило Гендосу остаться в лагере на дежурство одному, как с побережья подтягивались к вагончику красотки.
В поле Гендос всегда возил лекарства, под его матрасом можно было найти различные мази, пузырьки и даже бутылки с лечебными жидкостями. То он натирал голову какой– нибудь «ваксой», помогающей от перхоти, то поласкал дёсна, то посреди ночи с тазиком в руках уходил к морю и делал профилактику от потливости ног. С лекарствами он обращался как-то «по-женски» ловко и чувствовалась привычка к ним. Любил Гендос пожаловаться на больную почку, хотя все эту его болезнь не принимали всерьёз. Решили, что кто-то когда-то сказал Гендосу, что у него не в порядке почка, и он взял эту болезнь на вооружение.
Гендос был шустрым современным парнем: легко заводил знакомства, был вежлив (а это нынче очень ценится), изыскан, вернее даже оригинален, в одежде, подкупающе наивен, хотя, что касалось практической стороны жизни, далеко всем остальным было до него. На лету Гендос понял роль «бутылки» и выгодных знакомств. Что-то в нём было от бальзаковского Растеньяка. И казалось, что он найдет всё-таки своё место в жизни, хотя по образованию он был пока ещё техником и от серьёзных наук откровенно зевал. Трудно было назвать общественную работу, где бы Гендос не принимал участия (в самодеятельности, в стенной газете, в народной дружине, в спортивных мероприятиях и так далее), но всюду, кроме, может быть, народной дружины – это дело он любил, – его роль была второстепенной и скорее «показной». «Быть на виду – так скорее получишь квартиру», – говорил своим товарищам Гендос с наивной откровенностью. Гендос не был жадным, но каждая копейка у него была на счету. Он быстро перенимал увлечения и навыки других своих товарищей. Не успел он появиться в партии и побывать на охоте и рыбалке, как вскоре заимел ружьё (купил где-то за десятку), рыболовные снасти, охотничий нож и даже футляр от патефона (выменял за штурмовку) для снаряжений.
Многие типы, которые любят пыль в глаза пустить, обычно самовлюблённые и гордые, они любят очаровывать, но близко в душу не пускают, главная же особенность Гендоса – наивная откровенность. Она-то и мирит с ним людей, даже весьма принципиальных и целеустремлённых. Гендос не злой, но и не добрый, если смотреть по большому счёту. В порученных делах небрежен, хотя задание всегда выполнит, правда, частенько приходится переделывать это задание, но почему-то без особых обид и претензий к Гендосу.
Самой главной страстью, к которой Гендос относится отнюдь не небрежно, это интерес к вопросам пола. Здесь уже и память не изменяла ему – различные термины легко укладывались в его сознании и словесном обиходе. По этому вопросу у него накапливалась литература и разного рода иллюстрации.
Каждого человека в какой-то мере интересует данный аспект, особенно неискушённую в вопросах любви молодёжь. Гендос это хорошо чувствовал и использовал во взаимоотношениях. Причём делал это как-то душевно и опять же наивно. Например, девушке, только что очарованной его внешностью и песенкой «девять граммов в сердце – постой, погоди, – не везёт мне в смерти – повезёт в любви», он обычно говорил: «Знаешь, у меня есть интересные фотографии, – при этом непременно добавлял, что они из какого – нибудь зарубежного журнала, – я бы показал их тебе, но они «матершинные». И это робкое и детское слово «матершинные» оказывало своё непременное воздействие.
«Я, конечно, покажу их тебе, – продолжал он, – только ты просмотри их тайком, незаметно, чтобы не застал тебя за этим занятием вон тот товарищ» и Гендос указывал на кого-нибудь из присутствующих, придавая, интимность разговору. После просмотра молодое воображение возбуждалось, а душевная наивность Гендоса подталкивала на взаимность…
Сейчас он дефилирует вокруг костра с биноклем на шее, то и дело вскидывая его, в надежде засечь на берегу моря какую-нибудь очередную земную русалку. Затем уходит в вагончик и через некоторое время появляется с гитарой. Перебирает струны, настраивая гитару и мурлыча напевы, а затем поёт с цыганским надрывом:
Ах, ночка черноглазая,
Ах, звёзды-фонари,
Не бродил ни разу я
С любимой до зари.
Но от безумных ласк моих
И полных грёз речей,
До зари прекрасная
Не сомкнёт очей.
Н.Г. Болгов
…Так как брага была на исходе, а новая (в 36-ти литровой фляге) ещё не созрела, за вином на разъезд вызвался ехать с шофёром Гендос. А в это время за походным столиком колдовал Николай Георгиевич. Он нарезал маленькими квадратиками хлеб и делал «ювелирные» бутербродики с маслом и сыром: для закуси – само то. Рядом на костерке булькала уха, тройная, из разного ассортимента рыб.
Николай Георгиевич Болгов человек среднего роста, коренаст. Одет в энцефалитку, на голове – шляпа с накомарником, закинутым наверх. Обычно, когда палит солнце, в маршруте каждый одевается полегче, а новички, пытаясь ещё и загореть, едут к месту работы по пояс обнажёнными. Болгов на голое тело надевает энцефалитку, казалось бы и так жарко, а он утепляется. Но, как выяснилось, эффект отнюдь обратный. Под курткой тело всегда холодное, хотя слегка и увлажнённое. Своеобразный нательный кондиционер.
До появления в партии Николая Георгиевича в поле мы ездили на грузовиках с открытым кузовом. Уазик, отделанный по его замыслу, превратился в комфортабельное средство передвижения. Задняя дверца задвигалась (штырь в паз) и в переднее окно ветер не дул, создавалась воздушная подушка, хотя свежий воздух был гарантирован. Кузов был отделан фанерой и стальным листом, а сверху покрыт брезентом. Можно было стоять в полный рост, а если расстелить матрасы и спальные мешки, ехать и ночевать можно было с комфортом. И солнце, и дождь теперь были неопасны.
Сын профессора, преподававшего в Горном институте петрографию, Николай тоже учился там, правда, до второго курса. Потом почему-то перевёлся во Всесоюзный заочный политехнический институт в Москву и окончил его заочно за десять долгих лет. Всё время работал в золоторуднной экспедиции, начиная с коллектора. В Гидрогеохимическую партию пришёл уже старшим геологом. Карты, которые он составлял со свойственной ему
