Ознакомительная версия.
Война войной, а жизнь продолжается, у нее свои законы и правила. Кто-то лежал в окопах в холоде и голоде под бомбами и артиллерийскими снарядами, шел в атаку, а другие в это же время женились, размножались.
В нашем селе состоялся праздник по случаю обрезания двенадцати мальчиков и двух взрослых парней. Собралось много гостей со всей округи. Пили кофе, ели сладости, кипели котлы. Мужчины собирались отдельно от женщин в одной комнате, а женщины и девушки – в другой комнате этого же дома. Женщины были красиво одеты, все в национальной одежде. Особо выделялась женщина из Симферополя – жена Сотки Сулеймана. Ее лицо, фигура, золотые украшения восхищали всех. Очень красивы наши женщины в национальных одеждах.
Среди присутствующих мужчин среднего возраста почти не было, так все были на войне. Только старики и подростки. Организаторы праздника не смогли найти музыкантов. Кто-то вспомнил, что я умею пиликать на скрипке. Сразу нашлась и сама скрипка, ее принес Абильваап, а сам он хорошо играл на даре[128]. Получился дуэт: кемане[129] – даре. Мы попробовали играть вместе, получилось неплохо. После этого нас часто стали приглашать на различные праздники то к мужчинам, то к женщинам. Было интересно наблюдать, как люди танцевали, особенно если они были в национальных нарядах. За годы учебы, службы в армии, плена я был лишен всего этого, и потому увиденное было для меня откровением.
В мужской половине пили кофе, чай, бузу. Танцевали в основном «Агъыр ава» и «Хайтарму». Танцующим «лепи ли»[130] деньги: советские рубли, немецкие марки. После окончания танца деньги передавали нам, музыкантам. В женской половине также играли «Агъыр ава» и «Хайтарму», а потом другие мелодии. Одних танцующих сменяли другие. Все хотели развлечься, показать себя, посмотреть других. Денег «лепили» много. Веселились, как могли, но водки и вина не было. Муллы запрещали это делать.
Жена Сотки Сулеймана танцевала более десяти раз и каждый раз «лепила» мне деньги. Посмотрев мне в глаза, подмигнула и сунула в карман моего пиджака сотню. Пожала мне руку. У меня забилось сердце, задрожал смычок на струнах. Заметив мое состояние, Абильваап стал сильнее бить по даре, чтобы не было заметно мое состояние.
Какой был у этой женщины пронзительный взгляд! Ее ресницы, словно стрелы, вонзались в мое сердце. Теплота ее маленьких рук поразила меня, я почувствовал какую-то радость. До этого я наблюдал только за девочками, а на женщин не обращал внимания. Теперь все перевернулось. Мне шел двадцать пятый год, а ей было около тридцати, но была она в самом соку. Хорошая женщина – это целое богатство, целый мир счастья!
А ведь тогда я совсем не думал об этом, не имел женского тепла, внимания. Такое было время. Много десятилетий спустя я услышал песню со словами: «Ах, какая женщина…» Все в песне правильно сказано.
Пришло время угощать гостей. На столе появились вкусные ароматные супы, татарские пловы – пилав, сарма-далма, соления-туршу, яблоки, груши, брынза… Всех пригласили к обеду. Женщин в одну комнату, а мужчинам накрыли во дворе. Пили кошаф-компот.
После еды мы вновь играли. Заказов было много. Исполняли народные песни. Некоторые мелодии мы не знали и лишь подыгрывали певцу. От мужской компании перешли к женской. Везде наши родные мелодии, песни, танцы. Потом нас провели в комнату, в которой лежали мальчики, которым сделали обрезание. Сыграв пару мелодий и повеселив их, мы ушли. Праздник продолжался, как вдруг раздался взрыв. Оказалось, что мальчишки нашли артиллерийский снаряд и пытались его разобрать. Делали это на горе Тавбаш между Тав-Даиром и Ивановкой. На месте взрыва нашли только отдельные куски тел. Погибло пять мальчишек. Все плакали, молла прочитал молитву. Всех похоронили в одной могиле.
Поздно вечером, когда мы оказались дома, то посчитали заработанные деньги и поделили поровну. Получилось каждому по 5 тысяч.
У моего дяди Якуба Челебиева от второй его жены Зенифе был единственный сын Айдер. Сам Якуб эмде был видным, авторитетным человеком. До войны его назначали на ответственные посты, последняя его должность – директор Дома крестьянина в Симферополе. Это было большое двухэтажное здание, которое стояло в центре города на месте современного Украинского театра. Хозяйственный двор выходил на улицу Севастопольскую, на этом месте сейчас здание Совета министров.
В этот дом со всего Крыма приезжали люди со своими товарами или по различным делам. Часто приезжали на подводах, автомобилях, а сами ночевали в этом Доме крестьянина. Там же была хорошая столовая, в которой готовили недорогие обеды, играла музыка.
Перед своей свадьбой дядя Якуб побывал у нас дома и занял 4000 рублей. Пригласил нас с отцом. В назначенный день мы пришли в дом Якуба на Севастопольской улице в Симферополе. Народу было много, играл ансамбль известных музыкантов: Аппаз уста – скрипка, Зияди уста – кларнет, а также бубен, даул, труба, еще одна скрипка. Было весело. Началась къонушма – выкачивание денег. Я сидел в конце стола. Во время проведения къонушмы остановили танцы, и один человек в кожаном пальто по имени Феми брал себе партнершу, заказывал музыку и каждый раз протягивал музыкантам по 100 рублей или немецкую марку. Со мной рядом сидел Джелял из Чокурчи – мой родственник. Я спросил у него: «Кто это и почему он не дает никому слова?» Джелял ответил, что это начальник полиции в старой части города. Здесь же сидел его отец Билял агъа.
Я устал сидеть и попросил Азиме, сестру жены Якуба, чтобы она проводила меня в комнату, где бы я мог поспать. Не успел уснуть, как меня разбудили и пригласили за стол на къонушму. Все оставшиеся у меня деньги я отдал аякчи[131]. Они три раза подходили ко мне с подносом, на котором стояла рюмка водки и закуски. Первый раз я положил на поднос 100 рублей, второй и третий раз по 75 рублей. Только после того, как деньги кончились, от меня отстали.
На следующее утро, как заведено, собрались родственники хозяина. Поздравляют, пьют, едят, играют музыканты, танцуют, поют. Дядя Якуб играл на фисгармонии, как вдруг Билял Ака стал на всех кричать, вероятно, он на что-то обиделся. Он поднялся с места, а сидел он во главе стола, на самом почетном месте, поднял руки вверх и, показывая восемь золотых браслетов на каждой руке, кричал: «Вы знаете, кто я такой?» Он кинул на стол два листа белой плотной бумаги, на которых сверху был орел со свастикой, а внизу надпись с фашистскими печатями и подписями. Он сказал, что еще в 1918 году немцы оставили его в Крыму как резидента и что теперь он наконец их дождался.
Семья у нас была большая. Состояла из девяти едоков: отец Курт-Сеит, мать Гульзаде, я, мои братья Джемиль и Шевкет, а также сестры Наджие, Сабрие, Лиля, Гульнар. 1942 год был очень голодный. Все, что было в селе – запасы зерна, барашек и крупный рогатый скот, – большевики увезли за пределы Крыма, сожгли на полях или на элеваторе. Засевать поля не разрешили, так как не хотели, чтобы будущий урожай достался врагу. Как результат – в городах и деревнях Крыма был страшный голод.
Ознакомительная версия.
