пока я был в Сан-Диего, и, увидев друг друга в толпе на железнодорожной платформе, мы вернулись к нашим привычкам, а позже тем же вечером завалились в постель.
Все лето, с мая по ноябрь, я провел на Среднем Западе, восстанавливая и реабилитируя свое колено. Я все еще оставался резервистом, но не решался вернуться к тренировкам "морских котиков". Я рассматривал вариант с морской пехотой. Я изучил процесс подачи заявлений в несколько подразделений пожарной охраны, но в конце концов снял трубку телефона, готовый позвонить в комплекс BUD/S. Им нужен был мой окончательный ответ.
Я сидел, держа в руках телефон, и думал о том, как тяжело даются тренировки "морских котиков". Ты пробегаешь шесть миль в день только для того, чтобы поесть, не считая тренировочных забегов. Я представлял себе, как весь день плаваешь и гребешь на веслах, неся на голове тяжелые лодки и бревна, преодолевая вал. Я вспомнил многочасовые приседания, отжимания, отжимания на брусьях и О-курс. Я помнил, как катался по песку, как натирался весь день и ночь. Воспоминания были связаны с телом и разумом, и я чувствовал холод глубоко в костях. Нормальный человек сдался бы. Он бы сказал: ну что ж, этому не суждено быть, и отказался бы мучить себя еще хоть минуту.
Но у меня не было нормальных проводов.
Когда я набирал номер, негатив поднимался, как злая тень. Я не могла отделаться от мысли, что меня поместили на эту землю, чтобы я страдала. Почему бы моим личным демонам, судьбе, Богу или Сатане просто не оставить меня в покое? Я устал от попыток доказать свою правоту. Устал мозолить глаза. Психически я был измотан до предела. В то же время изнеможение - это плата за твердость, и я знал, что если брошу, то эти чувства и мысли просто так не исчезнут. Ценой отказа от работы стало бы пожизненное чистилище. Я окажусь в ловушке, зная, что не остался в борьбе до конца. Нет ничего постыдного в том, чтобы оказаться в нокауте. Стыд наступает, когда ты бросаешь полотенце, а если я рожден для страданий, то, возможно, я приму свое лекарство.
Офицер по обучению приветствовал меня и подтвердил, что я начинаю с первого дня первой недели. Как и ожидалось, мою коричневую рубашку придется поменять на белую, и он хотел поделиться еще одним кусочком солнечного света. "Просто чтобы ты знал, Гоггинс, - сказал он, - это будет последний раз, когда мы позволим тебе пройти обучение в BUD/S. Если ты получишь травму, это конец. Больше мы не позволим тебе вернуться".
"Вас понял", - сказал я.
За четыре недели я должен был набрать 235 баллов. Мое колено все еще не до конца вправилось, но я должен был быть готов, потому что предстояло самое серьезное испытание.
Через несколько секунд после того, как я положил трубку, позвонила Пэм и сказала, что ей нужно со мной встретиться. Это было очень вовремя. Я снова уезжал из города, надеюсь, на этот раз навсегда, и мне нужно было найти с ней общий язык. Мы наслаждались друг другом, но для меня это всегда было временным явлением. Мы были женаты один раз и все равно оставались разными людьми с совершенно разными взглядами на мир. Это не изменилось, и, очевидно, не изменились и некоторые мои неуверенности, которые заставляли меня возвращаться к привычному. Безумие - это делать одно и то же снова и снова и ожидать другого результата. У нас ничего не получится, и пришло время сказать об этом.
Сначала она перешла к своим новостям.
"Я опаздываю", - сказала она, врываясь в дверь и сжимая в руках коричневый бумажный пакет. "Как поздно, поздно". Она выглядела взволнованной и нервной, когда скрылась в ванной. Лежа на кровати и глядя в потолок, я слышал, как хрустит пакет и как разрывается упаковка. Через несколько минут она открыла дверь ванной, держа в кулаке тест на беременность и широко улыбаясь. "Я так и знала", - сказала она, прикусив нижнюю губу. "Смотри, Дэвид, мы беременны!"
Я медленно встал, она обняла меня изо всех сил, и ее волнение разбило мне сердце. Все должно было пройти не так. Я не был готов. Мое тело все еще было сломано, у меня было 30 000 долларов долга по кредитной карте, и я все еще был только резервистом. У меня не было ни собственного адреса, ни машины. Я был нестабилен, и это делало меня очень неуверенным в себе. К тому же я даже не был влюблен в эту женщину. Так я говорил себе, глядя в это зеркало ответственности через ее плечо. Зеркало, которое никогда не лжет.
Я отвела глаза.
Пэм отправилась домой, чтобы поделиться новостями с родителями. Я проводил ее до двери маминого дома, а затем рухнул на диван. В Коронадо мне казалось, что я смирился со своим запутанным прошлым и обрел там силу, а здесь меня снова затянуло. Теперь дело было не только во мне и моей мечте стать "морским котиком". У меня была семья, о которой нужно было думать, и это повышало ставки. Если бы я провалился на этот раз, это не означало бы, что я просто вернулся на нулевую отметку в эмоциональном и финансовом плане, но я бы привел туда свою новую семью. Когда мама вернулась домой, я все ей рассказала, и по мере нашего разговора плотина прорвалась, и из меня вырвались страх, печаль и борьба. Я положила голову на руки и зарыдала.
"Мама, моя жизнь с самого рождения и до сегодняшнего дня была сплошным кошмаром. Кошмар, который становится все хуже и хуже", - сказала я. "Чем больше я стараюсь, тем тяжелее становится моя жизнь".
"Я не могу с этим спорить, Дэвид", - сказала она. Моя мама знала, что такое ад, и не пыталась сделать мне ребенка. Она никогда не пыталась. "Но я также знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понять, что ты найдешь способ пройти через это".
"Я должна", - сказала я, вытирая слезы с глаз. "У меня нет выбора".
Она оставила меня одного, и я просидел на диване всю ночь. Мне казалось, что меня лишили всего, но я все еще дышал, а значит, должен был найти способ продолжать жить. Я должен был отгородиться от сомнений и найти в себе силы поверить в то, что я рожден быть чем-то большим, чем какой-то усталый отказник из "Морских котиков". После Адской недели
