— Но ты же сам говорил, что учиться никогда не поздно.
— Говорил. Но лучше раньше, чем позже.
— Но тебя и так признают и ценят. Скажи, Костя, тебе диплом нужен? Но ведь и без него можно прожить. Работает же в эмтээс механик без диплома. Своей практикой он иного инженера за пояс заткнёт. Может быть, и. ты практикой возьмёшь?
Но я понимал, что одной практикой, без прочных агрономических знаний многого не достигнешь.
В этом я не раз убеждался. Приглашает меня как-то Владимир Петрович к себе в агрономический кабинет, берёт под руку, подводит к столу. Вижу, два ящика стоят. В глазах у агронома лукавинка, а тон прокурорский:
— Погляди, Костя, что ты натворил! Из ста жизней двадцать пять загубил, — и показывает рукой на первый ящик с редкими всходами.
А может быть, в амбаре зерно плохо хранили и оно там всхожесть потеряло? — оправдываюсь я. — Недаром говорится: «От худого семени не жди хорошего племени».
— Нет. Семена по влажности, по чистоте, по всхожести здесь все одинаковы. А вот в этом ящике, — продолжает Щербатых, девяносто семь зёрен из ста дали ростки.
— Может быть, семена с другого поля взяты?
— Нет, на том самом, что ты убирал. Только для этого ящика зёрна я своими руками из колосьев отбирал. Они были здоровыми, неповреждёнными. А те, что не взошли, — взяли из бункера твоего комбайна, в них была убита жизнь.
Я вздрогнул. Краска залила лицо. До последнего времени наш экипаж ходил по станице именинником. Ведь никто из комбайнёров в районе, да что в районе — во всём крае — столько хлеба не скашивал, столько зерна не намолачивал, как наш экипаж. За уборку нас премировали; наши имена занесли на Доску почёта. А по праву ли мы пользуемся такой честью?
Как бы угадав мою мысль, Владимир Петрович начал успокаивать меня: битые зёрна поступают и от других комбайнов. Тут дело не столько в комбайнёрах, сколько в самой машине.
Увы, это нисколько не оправдывало ни меня, ни моих товарищей. Правда, каждый из нас по-разному на это смотрел. Некоторые даже говорили: «Стоит ли из-за нескольких десятков зёрен так казнить себя, когда мы через свои руки пропускаем тысячи и тысячи пудов хлеба?»
«Да, стоит!» — твердил я сам себе. Щербатых научил меня понимать зерно. Агроном объяснил, сколько в зерне находится клетчатки, крахмала, сахара. Он брал зерно на ладонь и говорил:
— Гляди — вот целая пригоршня жизней! Бросишь семя в борозду, и оно даст росток. Выбросит листья, стебли, колос. В колосе уже не одно, а двадцать и более зёрен.
«Большая сила» мог безошибочно сказать, сколько в семенах, лежащих на столе, посторонних примесей и какой всхожестью и влажностью обладает посевной материал.
Откровенно говоря, до разговора с агрономом меня интересовали главным образом гектары скошенной площади, центнеры и тонны хлеба, прошедшего через бункер комбайна. Но зерно — это не только хлеб, не только мука. Это — живой организм! В нём не одна, а много жизней.
Ответ из Тимирязевки пришёл, дирекция сельскохозяйственной академии извещала, что я зачислен на подготовительные курсы, и предлагала к концу будущей недели прибыть в Москву.
На семейном совете было принято: Лида с девочками остаётся в Шкуринской, а я буду жить в студенческом общежитии и на летние каникулы приезжать домой — убирать хлеб.
— Разумно, — поддержал Афанасий Максимович, узнав о том, что я решил не порывать связи с колхозом, что буду учиться и работать.
Но меня тревожили экзамены и особенно по русскому языку. Боялся, что при первом же диктанте за слабую грамотность отчислят.
— Проверки не бойся, — сказал Сапожников, положив мне на плечо руку. — В Тимирязевке ведь знают, с каким багажом ты в Москву едешь.
«Знают-то знают, — думал я, — но всё же стыдно взрослому человеку не знать, где ставить восклицательный знак, где вопросительный».
— Я не понимаю, чего ты стыдишься, — сказал Афанасий Максимович. — Стыдно обманывать, воровать, а учиться и взрослому человеку не стыдно. Начинай с азов. Бери грамматику упорством. Сначала тяжело будет, а когда пойдут специальные предметы, тут ты, Костя, можно сказать, на коне…
Сапожников видел перед собой двух студентов: один пришёл в сельскохозяйственный институт из колхоза, другой — прямо из десятилетки и не мог отличить колос пшеницы от колоса ячменя. Да что колос — он и лошадь не умеет запрячь. Да и в институт он поступал ради диплома, а не ради знаний, которые потом должен применить на деле.
Афанасий Максимович сделал паузу и стал водить кнутом по земле, вычерчивая на ней контуры каких-то замысловатых строений.
— Будешь слушать лекции по агротехнике, — продолжал он, — многое тебе уже знакомо: сам пахал, сам сеял, сам и убирал; зайдёт речь о комбайнах или о тракторах — ты эти машины по степи водил, рекорды на них ставил. В машинах ты разберёшься лучше, чем студенты-транзитники, что без остановки, минуя колхозное поле, пересаживаются со школьной парты на студенческую скамью, а окончив институт, не знают, куда себя деть. Не унывай, справишься!..
В субботу под вечер пришли в гости Тумановы с сыном Юрой. Туманов-младший играл с Аней и как будто бы не обращал внимания на то, о чём толковали взрослые. А когда Василий Александрович и Юлия Ивановна стали прощаться, Юрик не утерпел и спросил.
— Дядя Костя, ты что, насовсем уезжаешь?
— Нет, летом на уборку приеду. Помогать будешь?
— Буду, если на мостик возьмёшь.
Обычно, как только наступало лето и школьников распускали на каникулы, Юрий дневал и ночевал в степи возле комбайна. Стоять на площадке рядом со штурвальным было для него самым большим удовольствием. С высоты комбайна мальчик обозревал степь, наблюдал, как машина стрижёт пшеничное поле, вслушивался, в рокот мотора.
Не раз Юлия Ивановна слёзно просила меня: «Гони Юрку от комбайна. Неровен час, мальчонка засмотрится, под колесо попадёт».
Но попробуйте его прогнать от машины, когда он тянется к ней с малых лет. Оторвать Юрика от комбайна, отправить его домой было выше моих сил.
В первый сезон мальчик приходил в степь один, а на следующий год, к началу уборки, он привёл с собой целую ватагу ребят. Шёл по свежему жнивью и все наклонялся. В руках у него была метровка — ею Юра измерял высоту среза и громко, чтобы все слышали рассуждал:
— Десять сантиметров — порядок. За такой срез люди спасибо скажут,
— А если косить повыше? — спросил веснушчатый паренёк.
Повыше нельзя, — авторитетна заявляет Юрик: — потери зерна будут. Это раз. Много соломы колхоз недоберёт — это два. От высокой стерни плуг будет забиваться и осенью тракторы меньше вспашут — это три.
