С малых лет чтение было моим главным учением. Я не глотал книги, а стремился читать их с толком, с понятием, любил обдумывать каждую прочитанную строку. Помню волнение, какое вызвал во мне роман «Как закалялась сталь» Николая Островского. Я представил себе мужественного Павла Корчагина, его преданность долгу, его веру в революцию, самоотверженное служение великим идеям.
Перечитывая свой диктант, я подумал: «Если ослепший, прикованный к постели Николай Островский смог победить своё бессилие, создать замечательную книгу, то неужели я, здоровый, сильный человек, не одолею, грамматику, не научусь правильно писать?»
На уроке русского языка я больше всего опасался, что преподаватель развернёт мою разрисованную работу и продемонстрирует её в группе как самую безграмотную.
Но Алексей Андрианович не собирался этого делать. Наоборот, во время урока он подошёл ко мне и сочувственно сказал:
— Не опускайте крылья, молодой человек! Помните, корень учения горек, зато плод его сладок. Однако знайте: чтобы вкусить этот плод, придётся недосыпать, прочно засесть за учебник грамматики и весь его пройти с начала до конца.
Если слесарь видит результаты своего труда, не отходя от станка, земледелец — через несколько месяцев после посева, забойщик — как только притронется к горной породе, к пласту, то тем, кто нас учил, потребовался не один месяц и не один год, чтобы «снять свой урожай».
Алексей Андрианович помог мне сблизиться с грамматикой, познать и полюбить русский язык.
Только один Полагутин оставался по-прежнему равнодушным к грамматике. Семён возненавидел суффиксы и в конце концов сбежал от них.
Находясь в Тимирязевке, я знал, что Лида тоже готовится: днём работает в МТС, а вечерами берёт уроки у преподавателя. Но я никак не представлял, что через год после моего отъезда Лида поступит на подготовительные курсы при сельскохозяйственной академии.
Правда, накануне я получил из станицы большое письмо. В нём много раз повторялось слово «надо».
«Помнишь, — писала Лида, — когда в Жестелеве строилась новая жизнь, ты сказал: «Надо нам вступить в колхоз». Я колебалась, не сразу сказала «да», но всё же пошла за тобой по малоизведанной дороге и не жалею, наоборот — горжусь, что была среди первых женщин-коллективисток. А когда началось переселение на Кубань, ты опять настоял на своём: «Надо, Лида, переезжать на новые земли». Скрепя сердце я оставила родное гнездо. Не жалею, что так поступила. Трудолюбам везде хорошо. Теперь твоё «надо» стало моим «надо».
Сначала в учебной части академии к Лидиному за— явлению отнеслись с холодком.
Жене объяснили, что подготовительные курсы созданы для передовиков сельского хозяйства — орденоносцев.
— А разве я сижу сложа руки? — ответила Лида. — Разве я с мужем-орденоносцем рядом на комбайне не работала?
— Работали, но.,
Лида не признавала никаких «но». В один день она написала два письма: одно — секретарю Азово-Черноморского крайкома партии, второе — наркому земледелия СССР.
Её просьбу уважили.
Три года я проучился на подготовительном отделении. Получив среднее образование, я вместе со вновь поступающими сдавал экзамены и был принят на первый курс агрономического факультета Московской сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева.
Занимаясь в Тимирязевке, я не забывал Шкуринской. Каждый год, когда созревали хлеба, вместе с Лидой мы уезжали на Кубань убирать хлеб. Так было и в предвоенном 1940 году.
В тот день, когда я собирался на городскую железнодорожную станцию за билетами, в коридоре меня остановил профорг агрономического факультета.
— Борин, — сказал он, — мы получили три путёвки в дом отдыха под Звенигородом Места превосходные — русская Швейцария! Можем тебе одну путёвку дать. Поедешь?
— Поеду, только не в Звенигород, а на Кубань — пшеницу косить.
— Какой же это отдых? — удивился подошедший мой однокурсник Андрей.
— Настоящий. Разве ты не знаешь, что о смене труда покойный Вильямс говорил студентам?
Андрей не знал. Он поступил на агрофак тогда, когда Вильямса уже в живых не было.
А нам, бывшим рабфаковцам, посчастливилось много раз видеть и слышать Вильямса, жизнерадостного, весёлого. Однажды перед каникулами я зашёл в лабораторию, чтобы поблагодарить Василия Робертовича за его внимание к нам, спросить, как он чувствует себя.
— Хорошо чувствую, даже как будто и не старею. И знаете, что меня молодит? Труд. Да-да, труд, только не однообразный.
— А когда же вы отдыхать будете?
— Для меня перемена труда всегда была лучшим отдыхом, — ответил Вильямс.
Тогда академику шёл уже восьмой десяток. Тяжело больной, Василий Робертович тем не менее продолжал работать. Он принадлежал к людям, сильным духом. Его жизнь для нас — живой пример.
Когда Вильямс учился в Петровке, он жил в центре — на Смоленском бульваре, примерно в десяти верстах от академии. Чуть свет он выходил из дому, чтобы к восьми утра успеть на занятия. Вильямс ходил пешком б Петровку и обратно, вышагивая за день по двадцати вёрст и больше. Он считал, что ходьба закаляет здоровье студента, подготавливает его к будущей агрономической деятельности. Учась, а потом и работая в Петровке, Василий Робертович обошёл пешком десятки губерний и уездов Центральной России.
Учёный своими руками копал ямы, чтобы добыть нужные ему монолиты черноземов, солончаковых, супесчаных, припойменных и других почв; препарировал корневую систему многих растений. Все оригинальные инструменты и приборы, с помощью которых Вильямс вёл лабораторные опыты, были сделаны его руками. Он любил деревья. И теперь в дендрологическом саду Тимирязевки растут могучие дубы, посаженные им пятьдесят лет назад.
Вильямс часто ссылался на Владимира Галактионовича Короленко, тоже бывшего воспитанника Петровки. Большой писатель сам тачал сапоги, колол дрова. Ссылался академик и на Льва Николаевича Толстого. Гений мировой литературы сеял из лукошка, пахал сохой землю. Труд приносил им отдых и наслаждение.
— Значит, и Вильямс стоял на том, что перемена работы — лучший отдых? — переспросил Андрей. — Если это так, то я, готов ехать, Костя, с тобой на Кубань,
Андрей был на одиннадцать лет моложе меня. В Тимирязевку мы пришли разными путями. Будущую специальность Андрей выбирал, как его тёзка, герой романа Бориса Горбатова «Донбасс».
Вместе со своим товарищем Виктором горбатовский Андрей перебрал десятки профессий. «А если в агрономы, а?» — начинал робко Андрей, но Виктор тотчас же возражал: «Меня к земле не тянет. Дабай лучше в водолазы». — «А что, если в лесной техникум?» — «В лес? С волками жить? Та это ж тоска, брате!» — «Нет, в лесу хорошо. Тихо. Из леса, знаешь, скрипки делают. Я читал. Называется резонансный лес». — «Ты тишины ищешь, Андрей, — возмущался Виктор, — а сейчас время громкое. Какой тут, к чёрту, техникум! Давай прямо на стройку, в степь, а? Верхолазами. Красота!»
