Ну и молодец Клава! На все руки мастер: прекрасная летчица, искусная рукодельница, в шахматы играет, что тебе Алехин, мандолина поет в ее руках, как соловей, а теперь выясняется, что и на рояле она играет, как заправская пианистка. Клава играла нам довоенные любимые вальсы. Одни напевали, другие кружились, а третьи, кто умел, лихо отплясывали вальс-чечетку. Чечетка была в моде. Клава резко перешла на кавказские мелодии. Работая до войны в Тбилисском аэроклубе, она много выучила грузинских песен. Сыграла «Сулико», ей подпели, а когда заиграла лезгинку, в круг вихрем вылетела Мери Авидзба и такую нам лезгинку выдала, что мы только восхищенно ахали да охали.
Мери очень музыкальна. Она одна из первых девушек Абхазии закончила школу по классу скрипки. Родители надеялись, что она станет скрипачкой, но все обернулось против их желания.
Окончив школу, Мери сказала матери:
— Хочу быть летчицей!
Милека Алиевна испуганно уставилась на нее:
— Этого еще недоставало! А консерватория?.. А что скажет отец, старики?
Ох и нелегко было в те далекие тридцатые годы уехать девушке из родного гнезда в далекую Россию, Отец рассердился не на шутку:
— Не женское это дело — летать в небе. Забудь!
Старики предостерегали:
— Смотри, Хафиз! Держи в руках дочь. Не позорь рода.
Хафиз Ахмедович не хотел отступать от своего. Мери не хотела без боя сдаваться. Двое суток она не ела, не вставала с постели. Плакала. И первой не выдержала мать:
— Отпустим, Хафиз. Новое время пришло. Не отталкивай детей. Пусть идут своей дорогой.
Мери успела до войны закончить летную школу и возвратиться в Сухуми, чтобы стать инструктором в аэроклубе. Старики сначала настороженно (как бы дурно не повлияла на их дочерей) смотрели на Мери, проходившую мимо. Синий китель с голубыми петлицами и «птичками» на них ловко облегал ее стройную фигурку. Двумя черными змеями извивались по спине, покачиваясь в такт шагам, длинные косы. Черные глаза из-под пушистых ресниц смело встречали взгляды стариков и старух. В конце концов все смирились, стали гордиться своей «отступницей». Ну а когда она стала на фронте штурманом звена, то совсем загордились и называли ее «крыльями Абхазии».
Мери летала отчаянно. Совсем недавно переправу вражескую разбила в пух и прах. Сколько ночей мы потратили, пытаясь уничтожить ее, сколько нервов истрепали, сколько осколков впивалось в фанерные тела наших По-2, и наконец-то свершилось. При мысли о переправе мне стало жутко: казалось, нигде еще мы не встречали такого огня. Обычно удается различить, какие и какого калибра стреляют орудия, но там, у моста, все их железные глотки гремели единым хором, и не было ему конца... Экипаж Зои Парфеновой и Мери Авидзба сбросил бомбы с минимальной высоты, пройдя почти над зенитками. Видно было, как языки пламени взлетали внизу, когда рвались боеприпасы и горючее, перевозимое фрицами. Экипаж подбили, но Парфенова тянула, выжимая из мотора и машины, казалось, невозможное. Самолет плюхнулся на нашей стороне, на испаханную, избомбленную землю. Показалось, что ушиблись не очень. «Пройдет», — сказала врач. Однако я все чаще и чаще замечала, как Мери тяжело вылезала из кабины самолета и, морщась, растирала спину.
— Болит? — спрашивали ее.
— Ерунда! Пройдет...
А теперь, как ошалелая носясь в бешеном темпе лезгинки по залу, она нам доказывает, что у нее все в порядке... Никак не могу не забежать вперед, чтобы не рассказать все то, что произошло уже после Победы.
Последние месяцы войны Мери летала буквально на самолюбии, скрывая ото всех нечеловеческую боль. Ах, как хотелось увидеть самой эту прекрасную Победу, долетать до конца! Еще были силы вернуться домой, порадоваться со всеми родными. А через несколько дней после возвращения ее парализует. Семь долгих лет она будет прикована к госпитальной койке! Семь лет борьбы и терпения. А потом — операция, тяжелый корсет, но зато движение! Зато можно приступить к активной жизни. С первых самостоятельных шагов она придет в свою школу и скажет директору: «Мое сердце, мои знания — все детям. Возьмите меня...» И станет неизменным председателем родительского комитета школы и депутатом Верховного Совета Абхазской АССР.
Но об этом мы еще ничего не могли знать, когда любовались, как танцует Мери Авидзба. Только-только отзвучал последний такт лезгинки, как в круг выскочила Ася Пинчук, за руку вытягивая Полину Петкилеву. Притопывая, Ася пропела:
Я надену бело платье,
На боку — зеленый бант.
Ах, кому какое дело,
Меня любит лейтенант.
В зале засмеялись, потому что знали, кому адресована частушка. Буквально накануне Полинка получила письмо от лейтенанта Аркадия Дено, который разыскивал ее три года. Они познакомились еще до войны в родном Полинином Увеке под Саратовом, где Аркадий проходил воинскую службу. В августе собрались пожениться, а в июне — война. Его тут же отправили на фронт. Он прошел через тяжелые бои, окружение, госпитали. Адрес менялся. Менялся он и у Полины. Когда наконец он нашел ее, то был немало удивлен, что Поля стала штурманом. Маленькую и хрупкую, он не мог представить ее солдатом.
Все с любопытством таращили глаза на Полину. Ее никогда прежде не видели выступающей. Она была на удивление стеснительной.
— Давай, давай, подружка! — приговаривала Ася. — Отчитайся, кто он...
Полина застенчиво улыбнулась и несмело пропела:
Ты, зенитчик молодой,
Сказки не рассказывай,
Ты мне «хейнкеля» подбей,
А потом ухаживай.
Под шутки и смех она покинула сцену и спряталась за спины подруг. Но тут же выскочили на импровизированную сцену все саратовские девчата, и пошло-поехало...
А я поглядывала на Полину Петкилеву, пытаясь увидеть ее глазами лейтенанта, который в письме проявил недовольство, что она в армии. «Маленькая... Хрупкая...»
Видел бы он, как она бомбы подвешивала. Два года вооруженцем пробыть — не шутка. Хоть жизнью и не рисковала, но физически выматывалась. В жару, холод, дождь, снег, непролазную грязь, когда даже автомобили «сдавались», буксуя, ни стона, ни жалобы не слышали от Полины. И только тощая солдатская подушка да соломенный тюфяк знали, как ломит руки, спину... и, кажется, нет сил, чтобы подняться. Но звучал сигнал подъема, и снова — на аэродром, и снова бесконечная карусель из рулящих самолетов не останавливается до утра.
Когда Полина решила стать штурманом, некоторые потешались: «Эта тихоня? Малышка?.. Утонет в кабине...»
