Ковалей (автограф на фотографии ДСАЖАК начинается с обращения к Людмиле Александровне), то разгадка проста – и он, и Людмила Александровна вместе окончили в 1931 году Московский текстильный техникум. Но она после этого в звании «техника-химика по крашению и отделке тканей» работала в НИИ Текстильной промышленности, [321] а её сокурсник Малинов отправился учиться на лётчика в 1-ю военную школу летчиков им. Мясникова в посёлке Кача под Севастополем. [322]
Но, как видно из документов архива ДСАЖАК, старые контакты и молодая студенческая дружба Людмилы и Кости выдержали испытание временем и помогли в трудную для Ковалей минуту.
При таком раскладе оказывается, что «генеральский зонтик» над Жоржем держала в руках Людмила Александровна.
В этом эпизоде общения Жоржа с ГРУ можно найти одну эвереттическую ниточку, в которой ГРУ предстаёт «джентльменским сообществом».
Вдруг подумалось, что при вербовке Жорж поставил условие – выполню задание и ухожу. Трудно представить себе, что такое условие могло иметь официальное оформление. А вот такая «джентльменская договорённость» вполне могла состояться. Все-таки, и в 1939 г., и в 1953 г. он хотел быть химиком, а не разведчиком.
Его обращение в письме 1953 года «я работал у Вас…» свидетельствует о внутреннем разделении «я» и «сотрудники разведки». Так не пишут, когда обращаются к «своим». Он всегда чувствовал себя «в командировке». И ГРУ выполнило обещание – демобилизовало его при первой возможности.
А то, что относительно Коваля у руководства ГРУ были какие-то «особые инструкции», инициированные, вероятно, самим Берией, подтверждается тем, что даже в условиях хаоса власти в первые дни после смерти Сталина, на просьбу «безработного Коваля» откликнулись немедленно – уже 16 марта [323] соответствующее письмо было направлено Начальником ГРУ генерал-лейтенантом М. Шалиным министру высшего образования В. Н. Столетову.
В письме есть забавный пассаж:
«Если это обстоятельство <отсутствие объяснений от Жоржа – Ю. Л.> некоторым образом повлияло на решение Министерства высшего образования при определении его на работы, то прошу Вас принять нашего представителя, который сообщит необходимые сведения Вам лично». [324]
Как легко догадаться, министр не потребовал личной встречи с «нашим представителем» ☺.
Казалось бы, это «хэппи-энд» – после такого письма рабочее место должно было быть найдено «мгновенно». Именно так это и представлено первым биографом Жоржа:
«После этого письма судьба Дмитрия была решена. В его жизни настала полоса творческих успехов в науке и спокойная семейная жизнь. Его приняли на преподавательскую работу в институт…» [325]
Но случилось не так. Письмо от В. Елютина из Главного управления высшего образования Министерства культуры СССР на имя директора МХТИ Н. М. Жаворонкова, в котором было сказано, что
«Главное управление высшего образования разрешает зачислить т. Коваль Ж. А., окончившего аспирантуру института, заведующим лабораторией высоких давлений» [326]
было отправлено только 23 июня 1953 года. [327]
Причина затяжки состояла в том, что 15 марта 1953 года, за день до написания письма М. Шалина, Министерство высшего образования было упразднено, а все ВУЗовские дела передавались во вновь создаваемое Главное управление высшего образования Министерства культуры.
Можно представить себе масштаб «бюрократического землетрясения» в документообороте этих ведомств! Так что Жоржу пришлось «сидеть на шее» жены целых 133 дня – он был полностью безработным с 23.02 по 24.06–132 дня!
Конечно, это доставило Жоржу «бытовые неудобства», но переносить их стало гораздо легче, поскольку Л. П. Берия [328] круто изменил сценарий «дела врачей», т. е. разветвил альтерверс не по более вероятному, а по более прагматичному пути: [329] 3 апреля все арестованные были освобождены.
И строительство концлагерей для депортированных евреев было прекращено.
А уж как бы полыхнул пожар народного гнева против евреев, доведи Берия дело «врачей-отравителей» до логического завершения, задуманного Сталиным! Какой взрыв черносотенных эмоций породил бы суд и приговор через пару недель после смерти и истерично-трагичных похорон самого «Вождя народов»! Кто и Что сгорело бы в этом пожаре, вряд ли может даже присниться стороннику «умеренной» версии развития событий С. Брезгуну.
Но Россия не была бы Россией, а её альтерверс не был бы столь «перепутанным», без знаменитого принципа его ветвления «на авось!». Подтверждение тому – история работы С. Э. Шноля в эти годы.
После окончания биофака МГУ в 1951 году он, еврей и сын репрессированных родителей, смог, при тайном содействии С. Е. Северина, своего университетского учителя, академика-секретаря отделения медико-биологических наук АМН СССР, устроиться лаборантом на кафедру Медицинской радиологии Центрального Института Усовершенствования Врачей (ЦИУ).
Лаборант должен был принимать «секретный груз» контейнеров с радиоактивными растворами от Лаборатории № 2 и на их основе готовить препараты для исследований по лучевой терапии и радионуклидной диагностике в нейрохирургии. Работа ответственная, опасная и таинственная – контейнеры (иногда по несколько в день!) привозила спецкоманда МГБ в званиях не ниже капитана. Но наступил 1952 год, поздняя осень…
«Аресты шли по всей стране. В газетах одна за другой появлялись статьи с описанием вредительского лечения, проводимого врачами евреями в разных городах страны. Появились слухи, что евреи «прививают рак» своим пациентам. Даже зубные врачи ухитряются делать это при пломбировании зубов. В стране нарастал психоз. Можно было ожидать погромов. До конца ноября арестовали всех евреев – профессоров ЦИУ… Не все евреи – сотрудники ЦИУ – были профессорами или доцентами. Не все были арестованы. Но все, кроме двух, были уволены с работы. Сделано это было традиционным способом. От райкома партии в Институт прибыла комиссия, составленная почему-то из чиновников Министерства Путей Сообщения. Во главе комиссии была М. Д. Ковригина – министр здравоохранения СССР (!). Члены этой комиссии с серыми бесцветными лицами и невыразительными глазами заседали в большой комнате за длинным столом. Вызывали очередную жертву – в торце стола был специальный стул. Из «личного дела» зачитывали какие-то бумаги, задавали невнятные вопросы. Затем, за закрытыми дверями что-то обсуждали и постановляли «для работы в ЦИУ непригоден». Было совершенно бесполезно спорить, говорить о своих правах или тем более достоинствах и заслугах. Выгнали всех за исключением двух. Один из двух был я. Второй – кладовщик материального склада, пожилой симпатичный человек Яков Семенович Фрей. Почему меня не выгнали? Я думаю, из-за сложившегося таинственного образа – молодой выпускник университета по особому заданию работает по атомной проблеме в опасных условиях и в тесном контакте с МГБ – раз каждый день получает секретные грузы посредством капитанов МГБ… Сидя на стуле для жертв, был настроен меланхолично и на вопросы отвечал невнятно и не по делу. Как
