сие чудовищное деяние перед Богом? На что он ответствовал, что то дела совсем другого мира и к тому же вопрос принципа. Но, возразил я, христианская вера учит нас поступать с другими так, как мы хотели бы, чтобы поступали с нами, он же заметил лишь, что его метод оказал желаемое воздействие – избавил и того человека, и многих других от мыслей о побеге» (158).
Рабовладельцы применяли как психологические, так и физические наказания, чтобы сломить и дух, и тело раба:
На некоторых островах, особенно на Сент-Кристофере, практикуется клеймение рабов инициалами хозяина, а на шею им навешивают множество тяжелых железных крюков. За малейшую провинность их заковывают в цепи, добавляя иногда особые приспособления для причинения мучений. Железные намордники, тиски для больших пальцев и тому подобное настолько хорошо известны, что не нуждаются в описании и зачастую применяются за малейшую провинность. Я видел, как негра избивали до тех пор, пока не переломали ему кости, лишь за то, что не уследил за кипящим котлом. Нередко после наказания негров заставляют на коленях благодарить хозяев и молиться за них, повторяя: «Благослови вас Бог». Я часто спрашивал рабов (вынужденных ходить к своим женам за несколько миль поздно ночью, утомившись после тяжелого дневного труда), почему они выбирают жен так далеко вместо того, чтобы подыскать девушку среди рабынь своего хозяина. И они отвечали так: «Потому что когда хозяин или хозяйка хочет наказать рабыню, они заставляют мужа избивать собственную жену», а они бы такого не вынесли. Надо ли удивляться, что подобное обращение доводит несчастных до отчаяния и заставляет в смерти искать спасения от зла, сделавшего их существование нестерпимым? (162)
В этих бесчеловечных условиях к самоубийствам прибегали не только игбо, это было объяснимым выходом в мире, где «тощих» рабов «взвешивают и продают на вес» (167) и где сопротивление кажется бесполезным: «Другой негр был полузадушен при повешении и затем сожжен за попытку отравить жестокого надсмотрщика. Вот так непрерывными зверствами сперва доводят обездоленных до отчаяния, а потом убивают за то, что в них еще остается достаточно человеческого, чтобы желать положить конец своим несчастьям и отомстить угнетателю» (158).
К концу 1763 года вест-индское бытье Эквиано начало заметно меняться к лучшему. Одним из лучших служащих Кинга был капитан Томас Фармер, англичанин, командовавший «бермудским шлюпом водоизмещением около шестидесяти тонн». Вскоре Эквиано узнал, что и Фармер был «человеком чувства». «Очень деятельный и распорядительный человек», походивший этим на самого Эквиано, Фармер отлично «наладил перевозку пассажиров с острова на остров и приносил хозяину немалый доход, вот только матросы его частенько напивались пьяными и сбегали с судна, что весьма затрудняло ведение дела» (173). Проникшись симпатией к Эквиано и еще по той причине, что «матросов на острове вечно недоставало», особенно надежных, Фармер не раз просил Кинга перевести Эквиано на свой корабль, где служили как белые, так и черные – свободные и рабы. Опасаясь, что, получив свободу передвижения, и при свойственном морской службе недостатке надзора Эквиано может сбежать, Кинг долго отказывался, но «в конце концов, уступая то ли настойчивости капитана, то ли деловой необходимости, хозяин согласился, пусть и с неохотой, и позволил мне отправиться в море» с этим капитаном. Кинг согласился на условии, что Эквиано будет использоваться только в дневных рейсах, а на стоянках за ним будут бдительно следить, и если Эквиано все-таки сбежит, Фармер компенсирует Кингу ущерб.
В скором времени Эквиано стал таким же незаменимым для Фармера, каким тот был для Кинга: «Так я и работал, будто пожизненно приговоренный, то на берегу, то на море, и мы с капитаном стали самыми полезными людьми на службе у хозяина. Он теперь настолько нуждался во мне, что часто не соглашался отдать хотя бы даже на сутки для плавания на соседний остров, на что капитан ругался и отменял рейс, твердя, что на борту я стою любых троих белых из его команды». Эквиано обнаружил, что может использовать свою незаменимость, чтобы добиваться для себя лучших условий. Отказываясь выходить в плавание без Эквиано, Фармер в конце концов вынудил Кинга признать, что тот выдержал проверку однодневными рейсами, и ему позволили совершать более длительные плавания, где риск побега был намного выше. Эквиано сразу понял, что успешные переговоры Фармера с Кингом открывают перед ним поле для собственной деятельности: «Я… сразу сообразил, что в плавании может представиться случай немного заработать, а если обращаться со мной будут плохо, то смогу и сбежать. И еще я рассчитывал, что еда станет получше и ее будет побольше» (174). Хотя присоединившись к команде Фармера, он не стал работать меньше, зато мог теперь маневрировать между Фармером и Кингом, добиваясь улучшения условий жизни, насколько это позволяла система рабского труда: «Между рейсами, когда [корабль] стоял в порту, отдых мне выпадал краткий, если вообще выпадал, потому что хозяин всегда желал иметь меня при себе. Вообще он был очень приятный человек, и, если не считать моего желания перейти на корабль, не приходилось и думать о том, чтобы оставить его. Но и капитану я очень полюбился и стал буквально его правой рукой. Я делал всё возможное, чтобы заслужить его расположение, и в ответ получал, смею сказать, лучшее обращение, чем кто-либо, находившийся в моем положении в Вест-Индии» (172).
Обретя в море свободу передвижения, Эквиано сумел извлечь выгоду из нового положения. Он стал рисковым капиталистом, хотя сначала «располагал совершенно ничтожным капиталом, который составляли полбита, что соответствует в Англии трем пенсам» (175). Продавая на Монтсеррате тамблеры [162] и джин, которые дешево закупал на голландском острове Святого Евстафия, «главном рынке во всей Вест-Индии», он за несколько недель удвоил и утроил свой капитал, а «с течением времени… стал обладателем двух фунтов» (180) и вскоре оказался в состоянии приобретать некоторые предметы роскоши, позволившие до некоторой степени восстановить вокруг себя утраченный мир военного флота: «В одно из плаваний на Сент-Кристофер у меня оказалось с собой одиннадцать битов, да еще дружески расположенный ко мне капитан одолжил пять, и на все эти деньги я купил Библию. Я был счастлив обзавестись книгой, которую едва ли нашел бы где-либо еще. Думаю, на Монтсеррате их вообще не продавали, а свою старую Библию и «Наставление для индейцев», две книги, которые я любил больше всех прочих, пришлось оставить на Ætna, когда я покидал корабль при описанных выше обстоятельствах» (178).
Ссужая деньги на Библию, Фармер не просто оказывал Эквиано «дружескую» услугу. Он тем самым помогал ему преодолеть ограничения рабства через владение имуществом и применение своей грамотности. Более того,
