Ознакомительная версия.
По окончании семинарии устроиться на службу в Орловской губернии было трудно. Молодой священник с супругой решили ехать на новые места. Вначале Иван отправился «на разведку» в Уфу, где обитал какой-то знакомый. Местный епископ принял его радушно, пообещал дать приход, конечно, не в самом центре, а где-то в провинции. Этим местом и оказался Белебей.
Здесь семья Николаевских смогла установить добрососедские отношения с людьми различного происхождения, состоятельности и сословной принадлежности, что объяснялось свойственной им простотой нравов, приветливостью, элементарной честностью. Ни Иван Михайлович, ни Евдокия Павловна не помнили времен крепостничества, но в обеих семьях передавались устные предания о том времени, о крестьянском происхождении предков, и они с глубоким удовлетворением говорили о «великих реформах» 60-х годов, о «царе-освободителе» Александре II, о пользе просвещения.
Отец Иоанн проповедовал вначале в небольшой кладбищенской церкви, рядом с которой стоял его двухэтажный дом (позже он за заслуги перед паствой и православной иерархией был переведен в центральный храм – Михайло-Архангельский собор). Небольшим приработком было преподавание Закона Божьего в местном шестиклассном городском училище, что свидетельствовало (имея в виду, что директор избрал учителем именно этого священника) о его определенных педагогических данных, владении некими элементарными навыками общей культуры. Из «формулярного списка» учителя Закона Божьего отца Иоанна видно, что он и служил в церкви, и преподавал усердно, за что неоднократно награждался как духовным, так и просвещенческим начальством. Более того, за усердную службу он был в 1896 г. назначен наблюдателем за церковно-приходскими училищами города и Белебейского уезда[20].
Церковное начальство относилось к отцу Иоанну благосклонно. Когда в Белебей приезжал уфимский епископ, он обычно останавливался в доме Николаевских. «Было очень много хлопот, но и большой почет был», – рассказывал Борис Иванович через полвека[21].
У Бориса были четыре брата и две сестры. Старшей была Александра, за ней на свет появился Борис, а за ними последовали Владимир, Всеволод, Наталья, Михаил и Виктор. Младший брат Владимир, находясь в ссылке в Архангельской губернии, в 1910 г. женится на сестре известного умеренного большевика Алексея Ивановича Рыкова Фаине, и таким образом Борис породнится с одним из руководителей будущей большевистской партии, ставшим после Ленина главой Совнаркома (какое-то время Николаевский будет даже пользоваться покровительством Рыкова). Семейные ниточки дотянулись и до наших дней – в Москве, Ярославской области и в других местах проживают потомки обширной семьи Николаевских, которые концентрируются вокруг дочери Рыкова Наталии Алексеевны Рыковой-Перли[22].
Обширная семья вела отчасти натуральное хозяйство, ибо у нее был участок земли, который давал возможность ставить на стол только что собранные овощи, а фруктовый сад снабжал спелыми свежими яблоками и грушами и позволял делать зимние заготовки. В хозяйстве были две-три коровы. Экипаж и несколько лошадей давали возможность достойно «выезжать в свет», разумеется, до предела провинциальный, а кухарка и пара приходящих работников позволяли существовать относительно комфортабельно. Какое-то время у семейства был даже небольшой «зверинец» – пара волчат, медвежонок, филин.
Отец, будучи, в отличие от многих лиц духовного звания, искренне верным православной традиции, внушал детям сочувствие к беднякам, понимание элементарной социальной справедливости, которую, разумеется, следовало осуществлять только ограниченными, разумными средствами и в определенных рамках, не затрагивая основ существующего строя. В доме даже произносилось слово «угнетенные», к которым следовало относиться с сочувствием[23].
О революционном движении в России отец Иоанн знал еще с семинарских годов, но прямого интереса к нему не проявлял, считая значительно более продуктивной просветительную деятельность.
Одним из ранних фактов, оставшихся в памяти Бориса на всю жизнь, был голод зимой 1891/92 г., когда Белебей наводнили просившие хлеба крестьяне из соседних деревень и он, четырехлетний мальчик, спотыкаясь, влетел в дом, чтобы вынести подошедшим к порогу показавшимся ему страшноватыми людям, умолявшим о какой-нибудь еде, что-нибудь съедобное[24]. Его, ребенка из добропорядочной мещанской семьи (мы, естественно, употребляем это выражение отнюдь не в предосудительном смысле), очень напугали истощенные, грязные, угрюмые люди, просившие подаяние.
Реальное сочувствие к неимущим придет намного позже и будет скорее умозрительным, книжным, нежели чувственным. На протяжении всей своей последующей жизни Николаевский почти не общался с низшими слоями населения, крестьян почти не знал, а из рабочих предпочитал людей грамотных, рассудительных, владевших специальностью, то есть тех, кого социалисты будут величать «рабочей аристократией».
Куда более приятными, нежели люди из крайних низов, были временные наемные работники, помогавшие по хозяйству отцу и матери. Их никогда не рассматривали как слуг. К тому же они иногда баловали ребенка. С ранних лет детей приучали к физическому труду. Сбор овощей на огороде и фруктов в саду был делом всей семьи, и никакого непосредственного различия между хозяевами и работниками в этих занятиях не было – каждый делал то, что было в его силах. «У нас было два сада и огород, – рассказывал Николаевский. – Отец любил садоводство, разбирался в растениях. Мы, дети, весьма охотно помогали родителям во время весенне-летних и осенних работ в саду и на огороде»[25].
И еще одно весьма любопытное жизненное впечатление, на этот раз связанное не только с поддержкой более слабых, но и с фактически унаследованным непониманием и внутренним чувством полного неприятия национальной розни, недоверия или враждебности к людям иной национальности. В памяти уже весьма пожилого Николаевского остался эпизод, когда он и его сверстники играли с мальчиками-татарами в войну и произошло вдруг очень странное событие: Боря «перешел в стан противника»: «Несколько мальчишек напали на моего друга Ахмета и хотели увести его «в плен». Я заступился за Ахмета, считая несправедливостью, когда несколько ребят нападают на одного». Этот эпизод, как рассказывал Николаевский, всплыл в его памяти, когда, уже став жителем США, он вдруг внезапно встретил в Филадельфии одного из тех бывших мальчиков-татар, с которыми когда-то играл в войну[26].
Появлялись и первые увлечения девочками. Отец дружил с директором городского училища Дворжецким, и тот иногда приходил в гости вместе со своей дочерью Валентиной. Кажется, с некоторым оттенком сожаления Николаевский рассказывал через много лет, что она позже вышла замуж за земского начальника Цитовича…[27]
Рано научившись читать, Борис стал поглощать не только детскую литературу, к которой стремились приучить его родители (это были исключительно светские книжки, батюшка отнюдь не намеревался, чтобы дети последовали его карьере), но и периодику: вначале журнал «Детское чтение», в последующие годы популярный в конце века иллюстрированный журнал «Нива». Вслед за этим ребенок обратил внимание и на более политизированные периодические издания, на которые подписывался отец, причем это были и консервативная газета «Свет» с явными националистическими и антибританскими тенденциями, и тяготевший к передовым слоям общества толстый журнал «Русская мысль», самый распространенный в то время и один из лучших ежемесячных литературно-политических журналов в России, число подписчиков которого доходило до 14 тысяч, выходивший в Москве с 1880 г. Создателем журнала был известный журналист, издатель и переводчик В.М. Лавров. «Русская мысль» придерживалась умеренного конституционализма, идейно и организационно готовила создание партии конституционных демократов (кадетов).
Трудно сказать, что побудило отца Иоанна выписывать одновременно консервативную газету и прогрессивный журнал. Скорее всего, в этом проявилось своего рода стремление к получению разносторонней информации, позволяющей делать собственные выводы. К тому же надо сказать, что для многих русских интеллигентов было характерно на первый взгляд малоестественное сочетание: они рассматривали Россию как «третий Рим», одобряли ее внешнюю экспансию, часто под видом помощи «славянским братьям» (например, на Балканах в последней трети XIX в.). В то же время они искренне ненавидели «внутренних турок», то есть тех, кого считали эксплуататорами простого народа, и в этом смысле были близки к народникам. Похоже, что Николаевский-отец относился именно к этому политическому кругу. Такая ориентация была проявлением низкого уровня структурированности российского общества, неразвитости политического мышления основной массы населения.
Ознакомительная версия.
